|
дата публикации 20.04.2013 Юрий Клиценко В 1907 г. экспедиция Императорского Русского Географического Общества во главе с этнографом Алексеем Алексеевичем Макаренко предприняла поездку на Подкаменную Тунгуску (Катангу) с целью изучения среды обитания и традиционной культуры тунгусов. Окрестности заимки Панолик на Катанге, избранной в качестве основной базы экспедиции, неожиданно для А.А.Макаренко оказались «заповедником шаманских сооружений». По итогам катангской экспедиции А.А.Макаренко известен как исследователь, собравший и доставивший в Этнографический отдел Русского музея императора Александра III в Санкт-Петербурге уникальные артефакты и материалы, относящиеся к шаманским чумам эвенков. 23 февраля А.А.Макаренко выехал из Санкт-Петербурга и 4 марта прибыл в Красноярск, где сформировал состав экспедиции [1]. Ближайшими помощниками руководителя были проводник Павел Трефильевич Воронов и фотограф Константин Александрович Масленников. Проехав по Красноярско-Енисейскому тракту и по реке Ангаре, 18 марта исследователи прибыли в Кежму. 27 марта отправились на Катангу по маршруту Кежма-Лаушкарда-Чадобец-Оскоба-Монокон-Панолик. О маршруте поездки 1907 г. А.А.Макаренко сообщал: «От Красноярска на подводах по Красноярско-Енисейскому тракту, а затем рекой Ангарой до села Кежемского Енисейского уезда; от него до реки Катанги таежным волоком на подводах; с открытием навигации проплыли на лодке до устья Катанги; отсюда рекой Енисеем до г. Енисейска и обратно в Красноярск» [2]. У заимки Монокон экспедиция осмотрела недавно оставленное тунгусское стойбище. На следующий день, 31 марта, состоялась первая встреча экспедиции с эвенками – А.А.Макаренко посетил жилые чумы и действовавшую «шаманскую юрту», где накануне начинающий шаман Кормил Парченов лечил камланием больную женщину. С южной и северной сторон этой юрты были поставлены попарно тонкие и высокие деревца (береза с лиственницей в каждой паре): комлями они упирались в землю и, не касаясь покрова юрты, ветвистыми вершинами скрещивались над юртой. Из дымового отверстия вздымалась ввысь ровная и тонкая молодая лиственница с ветками на самой вершинке. К югу от входа в шаманский чум стоял высокий «локоптын» - шест со шкурой оленя, принесенного в жертву высшему существу, творцу мира Шевоки. Перед входом покоилась на двух подпорках из березы и лиственницы лиственничная жердь, на ней висели остатки мяса жертвенного оленя. Справа и слева к перекладине были прислонены вершинами молодые лиственницы, составлявшие «род садика или шалашика». Справа от входа стояла пара идолов «хомокор» из засохшей лиственницы с обугленными головами, слева вход охраняла пара «хомокор» из свежей лиственницы, головы левой пары были обмазаны кровью жертвенного оленя. У каждой пары истуканов было поставлено по паре невысоких жердочек с насаженными на их вершинки дощечками «нюра», наподобие стрел или птиц, окропленные жертвенной кровью. Чум окружали «хомоконы» и бревенчатые изображения «кулин» (змеи), высота «хомоконов» 0,79-1,39 м. В религии эвенков «хомоконы» и «мукдоннэ» относятся к числу добрых духов, которые, по словам собеседников А.А.Макаренко, «помогают гнать врага человека и «бутыло» (болезнь)». Изображения, вырезанные из живых деревьев, были обмазаны кровью, а сделанные из сухостоя - обуглены. После камлания внутри чума были оставлены окропленные кровью деревянный тайменчик «джалбатка», пальмы «кото», острожки «кэрамки» и т.п., на потухший костер шаман положил рыбовидную фигуру длиной 2,14 м. Позади чума на лиственничном и березовом древках висели «похожие на хоругви флаги из кусков цветных материй», а к северо-востоку находились идолы, шалаш и помост, названные русскими в привычных им православных терминах «молельней шамана» с «хорами», «иконостасом» и «алтарем». По сведениям присутствовавших на камлании купцов, в то время как шаман пел на «хорах», подпевавшие ему тунгусы касались руками «хомоконов» «иконостаса». Хотя напротив одной из своих записей о «хорах» А.А.Макаренко позже сделал пометку «чепуха», о контактах эвенков с «хомоконами» в ходе шаманских ритуалов известно также из других источников [3]. Среди идолов «иконостаса» особый интерес представляло изображение духа, плывущего на лодочке. С северной стороны «молельни шамана» два «хомокона» отличались от прочих тем, что служили подпорками для двух южных отног козел с помостом. Этими южными отногами служили стоявшие на корнях деревья, пригнутые с юга на север; северные отноги козел высечены из лиственниц и комлями упирались в землю, а вершинами прислонены к деревьям, между которыми был построен шалаш. «Молельный алтарь» с четырех углов был обставлен стреловидными птицами на шестах. С северной стороны высился шест с изображением птицы, которую одни называли уткой, другие – тетеркой. На местах стоянок кочевников внимание А.А.Макаренко привлекали богослужебные предметы с характерными для религии эвенков чертами синкретизма. Близ чумов обычно встречались ритуальные шесты с повешенными на них дарами божествам - «локоптыны», а под «локоптынами» иногда возжигались «божеские свечи», выдаваемые эвенкам Кежемской и Пановской церквями вместе с ладаном [4]. Среди енисейских эвенков практиковался обычай преподносить «локоптыны» в дар Туруханскому Троицкому монастырю и православным храмам: «Обыкновенно такого рода жертвы сперва подвешиваются на шестах на месте стоянки, а затем иногда передаются в пользу церкви»[5]. Жердь с крестовинами, на которой вешались жертвы, эвенки иногда называли «кирэс» - крест: «Кирэс» - крестом называют иногда авоньки жердь с крестовинами на которой вешаются жертвы»[6]. В материалах А.А.Макаренко зафиксирован ряд случаев, когда церкви жертвовались «локоптыны» из шкур оленей, пушнины, тканей, монет и бумажных денежных купюр [7]. Вскоре встреченные экспедицией эвенки прибыли в Панолик, где поселились А.А.Макаренко и его спутники. Однако, о покинутых тунгусских мольбищах информировали А.А.Макаренко не эвенки, но жившие в Панолике русские. 17-21 апреля экспедиция посетила четыре шаманские постройки на левом берегу Катанги (по речке Панолик) и три на правом берегу (от заимки Панолик до речки Второй Локуры). После ухода эвенков к летним стойбищам А.А.Макаренко направил своих помощников к чуму Кормила Парченова на реке Монокон. Шаманские сооружения были сфотографированы и зарисованы, артефакты эвенкийского искусства взяты для петербургского музея (большую часть музейной коллекции №1331 составили предметы из левобережных памятников). Об обстоятельствах поездок к шаманским чумам сообщают записи, сделанные А.А.Макаренко в апреле 1907 г.: 17 апреля. Как только пообтаяло немного, я собрал людей и отправился к шаманским юртам. Нас было шестеро и лошадь в санях запряженная. Было высказано массу удивления, милых и немилых шуток по поводу всего виденного; мы бесцеремонно брали в руки того или иного идола, измеряли его и шалаши. 18 апреля. На следующий день с лошадью же отправились вторично. Произвели до 12 фотографических снимков. От некоторых шалашей и юрт брали только подходящие вещи, а один шалаш я разорил почти весь и сложил на сани. 19 апреля. Посылал четырех человек вновь. Они на своих загорбках притащили еще уйму долгих и коротких идолов и пр. 20 апреля. Сам в сопровождении двух человек отправился туда же, забрали жертвенный стол и кое-что другое. К нам подошел еще один человек. На всех четверых хватило более чем достаточно. Мы пошли напрямки и спустились в наволок поросший кустарником мелкой пихты; почва усеяна кочками, снег по кочкам, а под ним вода, местами лужи почти до колен. Брести было до крайности затруднительно, хотя и по сокращенному пути. Но вот и берег Катанги, на ней забереги. Брели некоторое время водой, доходившей от берега до колен. На наших ногах были одеты местные бродни, сшитые из дрянной кожи. Вода заливалась в обувки и ноги промокли. Попили кирпичного чаю и согрелись. Таким образом, прогулка за богами окончилась благополучно. 21 апреля ходил со своими к Паноликскому порогу. В полуверсте повыше от него, в бору же отделенном от Катанги нешироким «наволоком» (низкое место), нашли остатки юрт жилых, шаманских юрт и шалашей с идолами. Солнце припекало, снега быстро таяли. А пока распутица не вошла в свои права, тунгусы снялись и укочевали на свои летние стойбища. Тем временем, когда снега достаточно пообтаяли, мы предприняли поездку на реку Монокон, где шаманил Кормил. Для этого было послано три человека во главе с К.А.Масленниковым» [8]. На левом берегу Катанги по речке Панолик были обследованы шаманские юрты № 3, 4, 5 (по нумерации А.А.Макаренко), а также шаманский шалаш с идолами и черепом оленя на жерди, возможно, имевший отношение к похоронному или поминальному ритуалу эвенков. На правом берегу Катанги экспедиция изучила устройство трех шаманских чумов: конструктивные особенности одного из них имели сходство с левобережной юртой №4, а два других отличало наличие помостов с двумя скатами-лестницами, напоминающих устройство «туктывунов» сымских эвенков [9]. Юрта №3 С юго-восточной стороны, перед лиственничным настилом, ведущим в юрту, находились: «ворота» из двух сосновых стоек с листвяжной перекладиной; порог из двух рыб, положенных одна на другую; напротив входа гнездо души «чапо» - лиственница с крестовиной, ветки вершины ее были пригнуты к стволу при помощи обручей грушевидным гнездом; три жерди с крестообразными поперечными перекладинами; две подставы для «божеских свечей»; изображения птиц на шестах; оленчик из лиственничного обрубка длиной 0,63 м, на шее вделана в желоб поперечная планочка, а в ее краевые отверстия вставлена пара сегментовидных рожек, изгибами загнутых назад, стоя на одной подпорке высотой 0,595 м оленчик был прислонен к лиственнице сбоку входа в загородку. Вход в юрту закрывали две деревянные пальмы «кото», воткнутые крест-накрест остриями в землю. Диаметр чума 5,2 м. С северо-западной стороны непосредственно к юрте примыкал шалаш, поперек которого лежала «окдупка» - подобие рыболовной «морды» из прутьев лиственницы с двумя обручами внутри. Под мордой лежало рыбовидное бревно из молодой лиственницы длиной 3,41 м с двумя концевыми головами, названное одним из тунгусов «кулин» (змея); в середине туловища – овальное отверстие; в головных частях из двух отвесных боковых желобков выступают кверху рожки с загибами вперед. По обе стороны «морды» были воткнуты крест-накрест: с одной стороны две деревянные пальмы «кото», с другой – две деревянные острожки «керамки». На вопрос о назначении рыболовной морды эвенки ответили, что «весь народ в нее лазит, когда шайтан караулит; чтобы очиститься или просто хранить себя от болезней». В середине шалаша помещалось рыбовидное изображение длиной 3,17 м с горизонтальными рогами. Шалаш охраняли идолы «мукдоннэ», животные «богон» (дикий олень) и изображения птиц на шестах. Юрта №4 С юго-восточной стороны, перед входом в просторный чум, была устроена загородка «дарпэ» с помостом «каляр», за помостом проход в юрту стерегли два «хомокона» высотой около одного метра. Жерди помоста опирались на «козлы», изображавшие священных животных. Это лиственничные брусья на отногах, длина брусьев 1,55-1,57, высота 0,92-0,94; у обоих передние концы обтесаны наподобие голов животных, названных тунгусами в двух случаях «мурин» (лошадь). Один из «козел» имел с тыла две отноги расходящиеся к земле, спереди массивную подставку с проухой в верхней ее части; у другого пара отног поддерживала переднюю часть, а массивная стойка с проухой - заднюю часть (стойки заменили собою пни стоявших на этом месте деревьев). Столешница для козел состояла из 10 лиственничных брусков длиной от 1,66 до 1,71 м. Со стороны чума помост украшала лежавшая на «козлах» головой на юго-запад рыбовидная фигура длиной 1,69 м, в которую были вставлены нижними концами девять разных фигурок, названных тунгусами «ханякан» (души), высота их колеблется от 27,5 до 29,5 см. С противоположной стороны в «козлы» были вколочены две лестницы в небо «гореко» с тремя поперечными крестовинами (по форме напоминавшие православные кресты). За порогом внутри чума лежал шаманский плот «томулян» размером 1,8 х 0,95 м. Шаманский чум мыслился стоящим на воде, часть его жердей поддерживалась рыбами [10]. Вокруг чума лежали лиственничные подставы в форме рыбы, в которые нижними концами были вколочены лиственничные жерди, имевшая на вершине ветки; рыбы лежали на земле, а жерди возвышались вершинами с ветками над конусом юрты. Таких жердей с подставами было восемь штук; они служили показателями того, что юрта принадлежит шаману; с четырех сторон ее стояли четыре «хомокона». Внутри находились тайменчик, щука и деревянное оружие. Диаметр чума около 6,5 м. За чумом, с северо-западной стороны, находился разрушенный шалаш. Поблизости от чума хорошо сохранился другой шалаш размером 1,43х3,65, внутри которого стояли два четвероногих животных, имевших на переднем и заднем концах тела украшенные рогами головы, а под животными лежали на земле две рыбы. В большем из животных эвенк Павел Лимпейский узнал «мамонта соли», который «родил воду». Другой информант А.А.Макаренко – Андрей Оирчин с реки Чуни – отождествил чудище с сохатым: «токи божеский». «Соли» сделан из посиневшего от времени лиственничного бревна, длина туловища 3,57 м, в средней части туловища высечено отверстие в форме удлиненного яйца. «Мамонту» соответствовало рыбообразное изображение длиной 3,59 м с двумя концевыми головами с рогами; в средине туловища прорезано овальное сквозное отверстие, как у «мамонта»; с одной боковой стороны видны у плеч желоба, в них вколочены колодочки, будто бы остатки от ног; фигура была прислонена к двум соснам внутри шалаша. Под зверем, стоявшим во второй половине шалаша, лежала одноглавая рыба длиной 2,78 м. С северо-запада шалаш защищали 16 «хомоконов», сгруппированных по трое, 10 изображений животных и 4 птицы на шестах, с юго-востока – два зверя, у одного в шейную часть вколочена горизонтальная планка, у другого – вертикальное подобие рога. Из дневников А.А.Макаренко: «17 апреля 1907 г. по речке Панолик близ устья. Шалаш с идолами. С юго-востока два истукана на 4-х ногах, у одного в шейную часть вколочена горизонтальная планка, у другого – вертикальная… С северо-западной стороны чудище обставлено наклоненными молодыми сосенками с ветками же и 16 стоялыми истуканами с головными высечками на верхних концах. Впереди их выставлены 10 скотоподобных на 4-х отногах истуканов: 4 с распростертыми горизонтальными ушами и зарубами на спине, 6 без ушей и без зарубов, мордами обращены на северо-запад. На спине шалашного сохатого(?) лежат концы пары жердей, которые комлями опираются на горизонтальные жердочки, врубленные в стоялую сосну; здесь они сошлись с вершинами других двух жердей, являющихся продолжением первых; комли первых двух жердей расколоты на 4 части, в расщелины вбиты по две планки косым крестом; комлевые части вторых жердей снабжены сверху трехгранной обточкой и зарубами: на одной 25 зарубов, на другой 23; комли заострены и имеют по одной горизонтальной планке на шейной части сверху; у голов их воткнуто в землю по одной высокой сосенке. С северо-западной же стороны поставлено 4 сосновые жердочки с водруженными на них по одной птицевидной фигурке. Юрта «самана» просторная высокая, диаметр 9 аршин 2 вершка; дверью выходит на юг; кроме гладких жердей, составляющих основной остов юрты, она обставлена 8 жердями; комли их вколочены в пазы слежек, имеющих подобие рыбы (щуки), а вершины с ветками возвышаются над конусом юрты и скрещиваются с вершинами жерди «чимка», выходящей из конуса юрты наружу; внутри жердь поставлена почти вертикально с маленьким уклоном к очагу комлем на землю; к этой жерди была привязана горизонтально короткая «икоптун», на которой подвешивается котел. С четырех сторон воткнуты по одному колу с фигурными высечками на верхних головках. На северо-западной стороне видны остатки шалаша с фигурными слежками. Внутри на юго-востоке положен плотик из жердочек обтесанных; а по за юртой в том же направлении сделана продолговатая загородка, забранная с боков хвоей; в конце ее два вертикальных истукана, а сзади их козлы, на них настилка (стол или помост) из жердочек, на второй от края к юрте вколочено 9 разных фигурок. По левой стороне в козлы вколочена стоймя жердь с тремя поперечинами и копьевидной вершиной, а наклонно к ней в других козлах всечена другая жердь с копьевидной вершиной с тремя вырезками для поперечин, которые выпали. Все это нарушено временем. От этой юрты на северо-запад протянулись вразброс несколько юрт обыкновенных, построенных для паствы; везде видны жерди с «торга» и была жердь с жертвенной олениной (взята в музей). На помосте видны остатки шерсти от оленины же – обращен он на восток и представляет собой образ жертвенного стола. С правой же стороны креста водружена жердь с ветками на вершине с поперечиной, на которой по всей вероятности завязано было «гнездо». Внутри юрты кроме плотика найдены: веерообразная чашечка, 3 деревянные пальмы и жердочки оструженные с высечками на головках, овалик из досточки с жильными завязками» [11]. Юрта №5 Шалаш при «юрте №5» состоял из двух оставленных на корню стволов срубленных деревьев и рыбообразного бруса между ними, на который опирались жерди шалаша. Внутри шалаша находилась фигура животного на двух отногах, вколоченных с одной стороны, другой стороной фигура была прислонена к стойкам шалаша. Длина туловища с двумя концевыми головами 2,73 м; средняя часть туловища имеет с боков два сквозных отверстия с промежутком между ними в 18 см. Вдоль шалаша стояли духи-охранители «хомокор» и «мукдоннэ» высотой около одного метра. Справа впереди два «хомокона» с «турками» (ружьями), за ними два «хомокона» с «геда» (рогатинами). Слева «мукдоннэ» в таком же строю как и «хомоконы» - с ружьями два и два с рогатинами в тылу их. Шалаш также окружали фигуры животных и изображения птиц на шестах, среди них две сделанные из гнилого дерева «птицы с лапами»: в бока туловищ вколочены пары крыловидных дощечек, на расширенно-овальных концах крыльев – 6-7 «пальцевидных отростков». У животных морды были слегка обуглены или украшены выжженными «норками» (ноздрями). С противоположной стороны к жердям шалаша прилегал шаманский плот или настил из тонких жердей длиной 1,64 м. Шаманский шалаш с черепом оленя На склоне бора, обращенном к Катанге, оказался разрушенный балаган с истуканами. Череп северного оленя с ветвистыми рогами (без нижней челюсти) был привязан глазами вниз на конце слеги, притянутой комлем прутьями к стоялому дереву; вершиной своей слега лежала на шалаше с идолами, стоявшем особняком вдали от покинутых юртовищ. Похожее сооружение А.А.Макаренко видел позже близ стоянки Захара Баякана: между двух деревьев шалаш; в одну сторону жердь длиной саженей в 1,5 из сухостойной ели комлем положена на косую подставку у дерева, а на комле целая голова оленя с шерстью и небольшими молодыми рожками была привязана таловой саргой в северо-западном направлении. По другую сторону шалаша другая жердь, комель расколот на четыре части и расщеплен двумя щепками. Под головой оленя свежие остатки очага (головни, пепел); под второй жердью - настилки из тальников. Павел Лимпейский говорил, что жердь с головой оленя и подобным шалашиком – надмогильный памятник или поминки справлялись по умершим. Полевые материалы А.А.Макаренко дают представление о шаманских чумах, осмотренных 21 апреля на правом берегу Катанги, в половине версты выше Паноликского порога. На бывшем стойбище с признаками погребения и следами кузницы была обнаружена шаманская юрта, перед юртой стояло невысокое изображение священного животного, на хребет которого с двух сторон опирались два ската для входа и выхода. На двух рядом стоящих березках были видны ремни от жертвенной оленьей шкуры, а к третьей были привязаны два «тамара» (стрелы) без луков. На следующем мыске нашлась тоже шаманская юрта, шалаш при ней развалился, сохранился только порожек из двух сколоченных между собою рыбовидных деревянных изображений. К хвосту одной рыбы была прилажена голова другой рыбы меньших размеров, в таком положении они были прирублены на земле к стоялой лиственке, комелек которой остался в виде вертикального шпунта в желобе, сделанном на соответственных боках рыбин. Внизу - крупная рыбина длиной 1,56 м с тупой мордой как у осетра или тайменя, сверху – более тощая рыбина длиной 1,34 м с удлиненной как у стерляди или щуки мордой. У юрты на земле лежал идол не встречавшейся ранее формы: деревянное изображение длиной 3,75 метра, с двух концов туловища на хребте его высечки, а в них вколочены весловидные поперечины – по четыре с каждой стороны. А.А.Макаренко записал, что скульптура «представляла собою новую разновидность идолов». Внутри стоявшего в нескольких шагах на запад от юрты шалаша находились два изображения животных, стоявшие головами на север: туловище большего из них формировало западный фасад шалаша, меньшего – восточный; они были прикрыты рядом молодых лиственниц; под идолами располагалось шаманское оружие - луки со стрелами, пальмы, рогатины, палицы. На рисунке А.А.Макаренко виден лежащий на земле с восточной стороны рыбообразный идол с двумя концевыми головами и овальным отверстием в средине туловища; над рыбой построен ряд небольших антропоморфных фигурок. С западной стороны выстроен фронт из «хомоконов» группами по трое: один впереди, два позади его во фронт; в средине каждой из четырех троек «хомоконов» - одно изображение зверя с обугленной головой. От этого фронта, от сосны в центре шалаша вытянулись пара слег длиной 5,15 м, опирающихся комлями на отноги; комли их превращены в морды «холиров» с горизонтальными рогами на них. «На обратном пути зашли в ручей по тому же правому берегу Катанги и сфотографировали развалины огромных размеров шаманской постройки» - сообщает А.А.Макаренко о третьем правобережном мольбище. До разрушения помост большого чума поддерживался «чудищами на отногах», имел скаты и был окружен лиственницами и идолами. «21 апреля ходил со своими к Паноликскому порогу. В полуверсте повыше от него, в бору же отделенном от Катанги нешироким «наволоком» (низкое место), нашли остатки юрт жилых, шаманских и шалашей с идолами. Первой к нам была небольших размеров юрта, возле нее воткнут с сучьями сосновый кол; а на них были повешены обрывки (теперь) одежды и обуви, тут же валялись медный котел, служивший для варки пищи и столик. Неподалеку была загородка с возвышающимися шестами. Иван говорил, между прочим, что в этом приблизительно месте не так давно умер его отец, похоронен он в земле, а принадлежавшие ему вещи в виде дара загробным существам были развешены на колу или брошены на землю. Пониже этой юрты стояла другая с признаками шаманского характера. Ее может быть занимал шаман Василий приходившийся сыном умершего старика. Возле юрты сооружен помост на два ската из колотых поленьев, приставленных верхними концами наклонно к хребту стоящего на отногах невысокого идола. На двух рядом стоящих березках видны ремни от жертвенной оленьей шкуры, а к третьей были привязаны два «тамара» (стрелы) без луков. Поодаль на бугорчике под тремя соснами нашлось выгоревшее немного местечко, были вбиты колья с зазубрами, лежал нагар от железа и обушник деревянный для топора. Словом по эти признакам можно было составить догадку, что здесь стояла тунгусская кузница. На следующем мыске нашлась тоже шаманская юрта, шалаш при ней развалился, сохранился только порожек из двух сколоченных между собою рыбовидных деревянных изображений (к хвосту одной была прилажена голова другой меньших размеров), по другую сторону деревянное же изображение длиной 3,75 метра, на его верхней грани сделано 8 глубоких зарубок, в них вколочены весловидные придатки длиной в 1 метр. Оно представляло собою новую разновидность идолов. Стоящий в восьми шагах на запад от юрты шалаш тоже являл собою нечто особенное. К стволам двух молодых сравнительно сосен был приставлен двухголовый идол, поддерживаемый в горизонтальном положении парой отног вколоченных на некотором расстоянии друг от друга; пониже другой малых размеров; с северной стороны они принакрыты чащей из молодых лиственниц; с основания огорожены низким переплетом из сплетений луков со стрелами; под идолами земля густо устлана деревянным оружием: пальмы, рогатины, палицы, маленькие болванчики. С западной стороны выстроен фронт из стоялых человековидных фигур (высотой от 80 см) группами по трое (12 штук): один впереди, два позади его во фронт; каждую тройку в средине отделяют стоялые в горизонтальном положении с обугленными головами истуканы (4 штуки), длиною 90 см в окружности 50 см. От этого фронта вытянулись пара слег (длиной 5 метров 15 см), комли их превращены в морды с горизонтальными ушевидными планками на них (длиной 66 см) и с зарубами: на одном 22, на другом 7. Прямо стоялых фигур на земле уложены в несколько слоев обрубки с корнями, а иные с расщепленными начетверо комлями со вложенными в них парой палочек - те и другие имеют форму палицы. Отсюда взяли порожек из двух рыб, котел, столик, тамарики. На обратном пути зашли в ручей по тому же правому берегу Катанги и сфотографировали развалины огромных размеров шаманской постройки. Здесь было место помоста на нескольких деревянных чудищах с отногами, имевших на концах по скату. Он был обставлен также лиственничной чащей, человекоподобными чурбанами и стоялыми на единоногих подпорках или отногах истуканами; вход был с северо-востока, выход на запад. Неподалеку стоявшая сосна, сломавшись под напором бури, упала на шалаш и повредила помост и юрту. От него принесли две деревянные пальмы и род острожки» [12] Находку такого же помоста близ устья р. Панолик А.А.Макаренко датирует 28 апреля 1908 г.: «28.IV.1908 Ходили по брошенным шаманским сооружениям, которые частями были взяты для музея в 1907 году мною. Натолкнулись лишь в одном месте на новую постройку – помост с двумя скатами и одним бердичком. Взяли кое-что, между прочим высекли из сосны доску, на которой был тунгусами вырезан крест». «На бору вблизи устья речки Панолик (в 1,5 версты от займища Панолик) найдено мною строение рук шамана. Оно состояло из козел, передние концы которых изображали головки каких-то животных на четырех ногах высотою в 2 аршина; на них настлан пол из жердей длиной в 12 четвертей, шириною в 10 четвертей. По бокам настлан скат из жердей длиной в 20 четвертей. Справа скат в десять бревен длиною четвертей в 20 – как бы сходни, слева скат в шесть бревен. На скатах поперечины, чтобы легче сходить и восходить по ним. На полу кроме того положено бердо связанное из рыбообразных фигур (числом 8 штук), длина в 6 четвертей, ширина в 2,5 четверти; спереди помост обставлен жердочками из молодых лиственниц с ветвями – так, однако, что проходы по скатам свободны; наставлены также различные деревянные фигуры. Слева, обращенный на летний восход солнца, очищен от деревьев круг. В центре оставлены три лиственнички, у одной из них ветки загнуты фонариком и привязаны, по кругу к соснам был прислонен барьер» [13]. Внутри шаманских юрт обычно находилось деревянное оружие, изображения рыб, кости черепа жертвенного оленя. Русские и эвенки рассказывали А.А.Макаренко о старом шамане Василии из «рода Оробол Куркогирской колоды»: «По словам русских торговцев, заведших здесь свои лавочки – «Контору», виденные мною остатки юрт и шалашей с истуканами были устроены одним шаманом - ныне еще здравствующим Васькой по прозванию Контора. Судя по разнообразию шалашей, они имеют различное значение и служили местами шаманства на разные темы и делались в разное время. Эти камлания сопровождались кровавыми жертвоприношениями, но к ним прибавлялось немного и христианского материала в виде «божеских» свечей», выдаваемых тунгусам Кежемской и Пановской церквями вместе с ладаном. Свечи втыкались в подставы и зажигались, что видно из сохранившихся следов на старых подставах и одной новой, сделанной в первых числах апреля в месте расположения недавних юрт (взяты для музея). Васька как характеризуют и русские и его брат Иван (лично мне знакомый) по характеру скопидом; эта черта послужила причиной раздела Ивана с братом шаманом. Мимо него ни один тунгус, бывало, не пройдет без того, чтобы не принести ему подарок («ниматчинки»), за шаманство он также брал порядочную мзду – попросту обирая своих легковерных собратьев, снимал с них, как выражаются «тунгусятники», «перву щепу». Это не могло нравиться тунгусятникам. Один из них пригрозил Ваське пожаловаться на него архиерею. Васька отдалился с Катанги и, как слышно, мало теперь шаманит, боясь будто бы попасть в опалу к архиерею. Этому прошло не более 4-5 лет – с того времени как русские перенесли свою торговлю с «друзьями» из Кежмы на Катангу… И на правом берегу найденные нами шаманские шалаши и истуканы имеют много общего с левобережными. Не знаю уже – все ли они продукт изделия одного и того же шамана или во внешнем сходстве действительно сказывается общая тенденция присущая вообще и в частности шаманскому вероучению тунгусов. Казалось бы ничего пожалел отдать за науку шаману, который согласился бы дать мне необходимые разъяснения по этому темному для меня вопросу» [14]. Стремясь получить сведения по семантике ритуальных построек, А.А.Макаренко искал встреч с шаманами. Однако, даже поездка к шаману Федору Полигусу, от которого ученый надеялся получить ответы на вопросы по шаманским чумам, не дала чаемых результатов. В 1908 году, в период второй экспедиции А.А.Макаренко на Катангу, Андрей Оирчин, Алексей Тольдоуль с реки Чуни, Точима Дергушкин с реки Таймуры, Степан Ильич с реки Кемчу и Павел Лимпейский согласились помочь осмыслить фотодокументы экспедиции в контексте эвенкийских религиозных традиций. А.А.Макаренко обратил внимание и на то, как шаманские чумы вписывались в таежный ландшафт путем использования стоявших вокруг них живых деревьев в качестве опор и иных элементов скульптурных композиций. Посетив действовавший шаманский чум Кормила Парченова, А.А.Макаренко отметил, что идолы из засохших деревьев обжигались, а из свежих обмазывались кровью оленя. На основании материалов А.А.Макаренко и И.М.Суслова Ю.А.Купина сделала предположение о противопоставлении в символике дарпе и онанг (конструктивных частей шаманского чума) крови и сажи, красного и черного цветов: «Если для онанг изображения изготавливались из гнилой, сухой – «мертвой» древесины – и обмазывались сажей, то скульптуры для постройки дарпе – из свежей, «живой» древесины и обмазывались кровью жертвенных животных. Возможно, что онанг со скульптурами, обмазанными сажей, отделялся семантически от внутреннего пространства чума дулу, освещенного пламенем костра, и скульптур дарпе, обмазанных кровью. Здесь находила выражение универсальная оппозиция: кровь – сажа; красный – черный; свет, огонь – темень; день – ночь; живой – неживой» [15]. К интересным особенностям шаманских сооружений Катанги относятся также монументальные размеры деревянных изображений, троичность расположения «хомоконов» и использование «божеских свечей». Наибольшее количество идолов-охранителей защищало мольбища с северо-запада. К сожалению, сам А.А. Макаренко не успел обработать полевые записки по шаманским чумам, поэтому подлинные факты и материалы о катангской экспедиции остаются малоизвестными в отечественной науке. В архиве Российского этнографического музея в Санкт-Петербурге сохранились описания встречи экспедиции с эвенками на пути по маршруту Кежма-Панолик. Выписки из документов, относящихся к первому знакомству этнографа с внешним и внутренним видом шаманского чума Кормила Парченова, публикуются по рукописям А.А. Макаренко из архива Российского этнографического музея [16]. Первая встреча: рассказ А.А. Макаренко о посещении шаманского чума Кормила Парченова Приблизительно в 30-35 верстах от Подкаменной Тунгуски замечены были остовы каких-то шалашей. На поляне, среди поредевшего от пожара леса, торчали лишенные покрытий остовы шалашей, составленные из жердей в виде высоких конусов. На переднем плане выделялись рядом растущие березы с прикрепленными высоко от земли красным и белым флагами. Валялись головни потухших костров. У шалашей снег был притоптан ногами людей, а вокруг взбит копытами оленей. Следы лыж оставили на снеге замысловатые петли, расползавшиеся узкими лентами в разные стороны. Форма шалашей, присутствие оленьих следов и другие детали указывали на то, что это было стойбище тунгусов, сравнительно недавно перекочевавших на другое место. Вечерело. Надлежало кормить лошадей. Людям было время подкрепиться и отдохнуть от утомительного перехода. Обоз отаборился в недалеком расстоянии от покинутого стойбища, возле «курной» избушки, подобной тем, которые понастроили «тунгусятники» на пути своего следования с Ангары до Подкаменной. Утром тунгусское стойбище было обойдено и перехвачены «лыжницы». Они делали зигзаги и потом вытянулись немного в сторону от того направления, которого держался наш обоз. Это обстоятельство сулило встречу. Продолжали ехать лесом, засыпанным снегом, заиндевевшим. Ветви деревьев убраны были махровым нарядом осевшего на них «куржака». В ледянистых гроздях его скудные лучи солнца зажигали огни, веселившие глаз путника. Там и сям слышался звонкий треск от пробегавшего по деревьям мороза и глухое бухтанье от разрыва глубоко промерзшей земли. Воздух был чист, прозрачен и будил бодрость, рвавшуюся наружу. Она вылилась в песне. Ее запел, поддавшись очарованию северной природы, молодой обозчик, крестьянин-сибиряк, с поэтической жилкой и хорошим голосом. Песня чаровала красотой стихосложения и глубиной содержания. За каждой строфой голос запевалы, оттеняемый мажорными тонами голосов хора, наделав многосложных колен, взвивался затем соколом ввысь и круто обрывал протяжную ноту. Звончатыми переливами она разносилась лесу. Время было за полдень, когда волна встречного северо-восточного ветра нанесла заглушенный лай собак. Это был верный признак близости человека. Едва ли то были русские с Подкаменной Тунгуски. Они спокойно сидели себе в своих гнездах и, как ненасытные пауки, жадно поджидали готовенькую добычу, которую так напряженно промышляли для них тунгусы-охотники. Чтобы разрешить этот вопрос, я с двумя спутниками, предоставив обозчикам продолжать свой путь до условленного места, отправились на звуки лая, становившегося все явственнее и явственнее. Скользя на лыжах по снегу, мы углубились в бор. Вскоре нашим глазам представилось стойбище с коническими юртами и группой людей. Нас тоже заметили. Люди оставались, однако, на местах и лишь окрикивали собак, яростно наседавших на путников-чужаков. Вот мы у стойбища. Радость была велика. Она сейчас же сменилась понятным интересом к тем, познакомиться с которыми так стремились из культурного центра России. Нас пригласили войти в юрту и, как гостей, посадили на почетное место. Хозяйка подбросила в очаг охапку наколотых дров, навесила на таган котел со снегом, намереваясь по обычаю поить чаем прибывших. Жилище наполнилось любопытствующими обитателями стойбища. Нашлись среди мужчин умеющие кое-как говорить на тунгусско-русском жаргоне. Мы объяснили, кто мы, откуда и зачем приехали. Оказалось, что о нас успели предупредить «дружки-тунгусятники» и предостерегли опасаться «хогды» (большого) начальника, т.е. меня. И потому тунгусы, вопреки присущей им общительности, старались быть сдержанными в вопросах и ответах. Это злонамеренный навет тунгусятников, ибо в чиновниках я никогда не состоял, а был членом Русского географического общества, которое и командировало меня к тунгусам. Закусив вяленой олениной и запив кирпичным чаем, поблагодарив хозяев, мы вышли с намерением посетить другие юрты. Наше внимание привлекла юрта, которая отличалась от прочих видом и окружающей обстановкой. Вправо от нее (на юго-восточной стороне) был водружен высокий шест, прикрученный ремнем к стройной лиственнице. В вершину шеста вделаны были горизонтально три тонких разной длины планки: на них была распялена цельная свежеснятая оленья шкура с мехом, головой и ногами до копыт. — Сушится что ли оленина? — спросил я с невинным видом. Сопровождавший нас «толмач» ответил, что это «локоптын» — жертва «шевокину»; а на мой вопрос кто такое «шевокин» промолчал, будто не поняв вопроса. С южной и северной стороны этой же юрты были поставлены попарно тонкие и высокие деревца (береза с лиственницей в каждой паре): комлями они упирались в землю и, не касаясь покрова юрты, ветвистыми вершинами скрещивались над юртой около торчащей юртовой жерди. Из дымового отверстия стрелой вздымалась ввысь ровная и тонкая молодая лиственница с ветками на самой вершинке. Ствол ее, очищенный полосами от коры, уходил внутрь юрты, будучи привязанным к жердочке, укрепляемой обычно над очагом, комлем своим опущен на землю позади очага. Перед входом в юрту покоилась на двух подпорках из березы и лиственницы лиственничная жердь, а на ней висели остатки мяса с головой жертвенного оленя. На концах ее были прислонены вершинами молодые лиственницы; они составляли род садика или шалашика, в котором помещались грубые изображения человекоподобных истуканов: пара справа очень примитивно высечена была из сухостойного листвяка, а головы их были обуглены; пара слева сделана из свежей лиственницы и вооружена была деревянными мечами. У каждой пары истуканов было поставлено по паре невысоких жердочек с насаженными на их вершинки дощечками из свежей лиственницы, наподобие стрел или птиц (что вернее), скрещивающимися друг с другом в широких частях своих. Подход к ним, а равно и в юрту замыкало бревенчатое изображение змеи («кулин»), лежавшее на земле; ими обложено было все наружное основание юрты. Деревянные истуканы разной формы были расставлены также вокруг юрты, головные части их были вымазаны кровью жертвенного оленя. Все вместе представляло собою духов охранителей. Деревянных человекоподобных истуканов имелось три рода [17]. Первые вырублены из сухостойной лиственницы, головы их слегка обуглены, установлены преимущественно у переднего фасада юрты. Вторые сделаны из сырой лиственницы и поставлены вокруг юрты. Истуканов третьей формы, изготовленных также из сырого материала лиственницы, меньше всего. Были и совершенно без показанных на рисунках отклинков. Позади юрты, на березовых и лиственничных древках, болтались на лиственничном и березовом древках похожие на хоругви флаги из кусков цветных материй, принесенные также в жертву и называемые «локогор». Саженях в трех от них влево к северо-востоку находился трехногий таган («сонан») с огневищем под ним; он был связан из трех жердей (березовой, лиственничной и сосновой) на высоте полутора-двух аршин. Сажени две дальше, по прямой линии через юрту и таган, устроено было тоже необыкновенное сооружение (алтарь шамана). Оно походило на шалаш двускатной формы, помещавшийся между лиственницей (с востока) и березой (с запада). Деревья выбраны так, что вершины их сплетались естественным образом своими ветвями друг с другом. Шалаш состоит из ольхового остова и слабо прикрыт ветками кедра. Концы лиственной матицы, которым придана неуклюжая форма головы и хвоста рыбы, были врублены в стволы означенных деревьев с небольшой покатостью на запад. Через всю внутренность шалаша, от дерева к дереву, была проложена гладкая кое-где протесанная рыбовидная фигура; хвостовой частью она была врублена в лиственницу с боку на высоте полутора аршин от земли; головой направлена была с небольшой покатостью на запад, заходила на северную сторону березы и еле касалась головы рыбовидного изображения, водруженного поперек шалаша на тонком коротком стержне, не выше 0,75 аршина; при прикосновении рукой рыбка делала движения в стороны. Русские, присутствовавшие на этом камлании, говорили (насколько верно, трудно сказать), что по этой рыбовидной фигуре шаман взбирается на «хоры» для священнодействий. Эти хоры устроены на северной стороне по длине шалаша и представляют собой не что иное как козлы с подобием стропил, на которые положен помост – бердо на высоте около 2,5-2,75 аршина. Стропила сделаны вперемежку из лиственного и березового леса; причем две из отног козел стоят на корню и отклонены с юга на север, каждая из них опирается, кроме того, на голову подставленного нарочито идола. Этим строительным фокусом можно объяснить видимое отсутствие увязки в местах скрещивания с отногами, наклонно поставленными с севера на юг комлями в землю, а вершинами опирающимися на стоялые лиственницу и березу, замыкающие шалаш с востока и запада. Под навесом установлены идолы разнообразной формы высотою в аршин и ниже из расколотых вдоль поленьев грубо обтесанных наподобие человеческих фигур из свежего листвяжника и сухостойного, частью обугленного. У южного фронта шалаша также стояли человекоподобные идолы. Юрта была почти пустая. На семейной половине, помещающейся справа от входа, на ворохе мехов, постланных поверх хвойных веток, которые закрывали собою земляной пол, лежала хозяйка юрты. Тут же к двум жердям юртовища было привязано на высоте роста тунгуса, по одному змеевидному жгуту, обшитому ровдугой и обвитому ниткой бисера. Несколько ниже висела связка, состоящая из железного диска со сквозным отверстием в середине и человекоподобных фигурок, высеченных из листового железа. Место за очагом, считающееся почетным, занимала оленья шкура с белым мехом, на ней был распластан нагрудник из кожи лося, выделанный и очищенный от волоса. По покрою своему нагрудник ничем не отличался от обыкновенных нагрудников, которые носят мужчины-тунгусы: верхняя часть его была уже, низ шире и срезан клином, края оторочены белым длинным волосом. Особым отличием его служили украшения в виде птиц из железа выкованных: три из них с вытянутыми шеями расположены были вдоль полотна нагрудника, носами вверх; две или три с вытянутыми шеями занимали нижнее место; имелись и другие подвески недостаточно мною понятой формы. Рядом лежал пояс из плоского лосиного ремня, вышитого бисером. Хозяйка была больна. Ей потребовалась помощь шамана. Юрта его стояла близко, оттуда он приходил шаманить. По его же указанию были сделаны описанные выше сооружения и расставлены идолы, шестики с птицами и флажками, а в заключение принесен в жертву олень: мясо его варили и ели присутствовавшие на священнодействии, меньшую часть, как и шкуру, отдали духам, обещавшим по соглашению между ними и шаманом послать исцеление больной. Теперь шаман отсутствовал (сидел в гостях у соседа Шолекина), но оставил в юрте предметы своего облачения и другие принадлежности. По завершении камлания, согласно существующему обычаю, их отнесет к шаману муж больной, вместе с приношениями, предназначенными одни — духам-покровителям шамана, другие — шаману за его труд. Мой чичероне пустился было в объяснение предметов, на которые я указывал. По его словам, шаман, держась, когда требуется, руками за «нэктар» (жгуты), облегчает себе символически подъем на небо, чтобы просить у «шевокинов» здоровья больному или что другое; железный кружок, по-тунгусски «дэляча», почитается как символическое изображение солнца, благодетельствующего человеку; железные человеческие фигурки будто бы «шайтаны», помогающие шаману в достижении его цели. Нашу беседу самым бесцеремонным образом прервала жена моего толмача. Она вошла с нами в юрту и внимательно прислушивалась к тому, что спрашивал я и что отвечал ее муж. Затем быстрым движением рук она торопливо отвязала жгуты и лики с солнцем, подобрала нагрудник с поясом и сложила в суму. Устроившей подобную демонстративную выходку женщиной руководило, как мог я догадываться, религиозное чувство, не допускавшее прикосновения чужой руки к священным предметам и разглашения их назначения, после чего будет ослаблена их магическая сила. С другой стороны этот поступок должен был послужить предупреждением ее мужу, чересчур, по ее мнению, разболтавшемуся о вещах, требующих к себе особого почитания, и приезжему чужаку, который, кто знает, мог злоупотребить оказанным ему доверием. Основательность мотива суровой меры женщины, направленной главным образом против постороннего, вдобавок как она слышала «чиновника», явилась для нас обоих убедительной. Оживленность толмача, свойственная тунгусам, сразу куда-то исчезла, и он уже на мои вопросы, наводившие на предметы нашего разговора, отмалчивался и делал вид, что не понимает о чем идет речь. Я, скоро убедившись в тщетности добиться от него интересующих меня разъяснений, принужден был оставить его в покое. Не в меру выказанная любознательность, конечно, была крупной ошибкой. С другой стороны, невозможно было упустить первого, столь яркого случая, в интересах исследовательского задания. По соображениям, подсказанным создавшимся положением вещей, решено было покинуть стойбище. Пробыв недолго в третьей юрте, распростились, одарив взрослых имевшимся скромным запасом табаку, с чего, собственно говоря, и надлежало было начинать наше знакомство. Тунгусы кроме того были все под хмельком, сам я лично был для них совершенно незнакомым человеком с прикрасой «царского человека», о чем постарались распространить «тунгусятники» и тем самым застращать тунгусов, поэтому едва ли мы могли рассчитывать на словоохотливость со стороны тунгусов. Нам нужно было ехать дальше, нельзя было долго задерживать обоз. Я уехал в чаянии, что юрты на днях прибудут на Катангу, и тогда будет время порасспросить обо всем. У меня оставалась надежда при более благоприятных условиях встретиться с самим шаманом или с теперешним знакомым продолжить беседу по затронутым вопросам. Лошади обоза, отаборившегося в 5-ти верстах, давно уже подкормились и можно было продолжить путь. Уже в потемках мы переехали реку Подкаменную Тунгуску и, поднявшись по крутому склону правого берега, очутились среди избушек тунгусятников. Для нас отвели одну из пустовавших избушек, в которой поместились сами и сложили привезенные харчевые запасы и т.п. Действительно, недели через две встреченные нами тунгусы пришли на Катангу; четыре юрты расположились на левом берегу верстах в 3-4 верстах от «Конторы», две с Парченом во главе перешли на оленях реку и отаборились верстах в трех на северо-запад от «Конторы». Женщины и дети ехали верхом на оленях, скарб везли вьючные олени, их сопровождали мужчины с винтовками за плечами и на лыжах, помогая себе в ходьбе посохами, снабженными на нижних концах кружками, чтобы посох держался на поверхности снега. Это произошло в вечеру. Аргиш их мы сфотографировали, а затем вернулись домой, чтобы оставить фотоаппарат, который за наступившей темнотой был лишним. Я отправился к Парчену, следуя проложенной оленями тропой, но на месте расположения застал двух женщин с ребятами и меньшого брата Парчена. Остальные остались в «Конторе» у «друзей» и знакомых, с левобережных юрт тоже. Мы вернулись ни с чем. А между тем как раз одна из юрт принадлежала тунгусу, сын которого и был шаманом. В «Конторе» «друзья» принялись угощать водкой друзей-тунгусов, иных били, у Шолекина отняли само-лучшую охотничью собаку, якобы за неуплату долга и переход в руки «нового друга». Так продолжалось несколько дней. Картины были из возмутительных, самочувствие мое было из отвратительных. Обиженные кроме того приходили жаловаться на «кежемски люди» и ими творимые обиды — требовали «царский суд». А я беспомощно разводил руками и отделывался ничего незначащими фазами — «я де не царский человек и судить ваши дела не могу». «Ты пиши, что кежемски люди злы, что чистят нам норки (бьют носы до крови), чтобы царский суд был, а они пусть тут будут, нам не ходить на Кежмы, ясак меньше был, со стариков не брали. Да спроси куда ясак каждый год идет, к царю ли идет?». «Не ходить на Кежмы» — мысль внушена, конечно, торговцами, которым невыгодно было, чтобы тунгусы выходили в жилые пункты. Встретил и я «самана», его звали по-русски Кормилом, по отцу Парченом. Это молодой тунгус высокий, флегматичный, добродушный, с крупными чертами лица, он один из трех братьев, живы у него и родители, женат на молодой красивой тунгуске, имеет грудного ребенка и представляет собою весьма чадолюбивого отца. Так, когда приходил в гости в «Контору», то иногда носил на себе «эмко» — зыбку с ребенком (первенцем сыном), а рядом с ним шла красавица жена (в таком виде они сфотографированы мною), жена видимо тоже любит его. Я не раз замечал, что когда они были в моем зимовье, как она склоняла свою головку на могучее плечо Кормила и в такой позе сосредоточенно слушала наш разговор и выкуривала папиросу за папиросой приготовляемую мной ей и мужу ее. Он начал шаманить год с небольшим. Еще у реки Монокон, когда мы встретили впервые тунгусов, Кормил Парчен был в числе их. Первые две юрты находились вблизи Монокона, вторые с Парченом отстояли дальше. О тунгусах мы узнали на следующий день и прибыли к ним, к сожалению, позже. Опередившие нас «тунгусятники» еще застали Кормила шаманствующим над больной, а нам не довелось. Мы захватили лишь внешнюю сторону шаманства. Кормил плохо понимал или делал вид, что плохо понимает русскую речь, и того хуже говорил на тунгусско-русском жаргоне. Наш разговор не клеился, а переводчика у нас не имелось. Так от него ничего и не узнал. Свои облачения он отказался показать, сославшись на то, что они находятся во вьюках, и если без дела их потревожить, то «пособка» — шайтаны-помощники - сердиться будут. У него не было шаманской парки «самашек» и бубна, а были нагрудка и пояс. Солнце припекало, снега быстро таяли. А пока распутица не вошла в свои права, тунгусы снялись и укочевали на свои летние стойбища. В Конторе шла спешка по постройке дощатых грузовых лодок, на них тунгусятники ежегодно сплавляют вниз по Подкаменной Тунгуске свои товары, на которые они выменивают пушнину у тунгусов, выходящих на берег из таежных мест промысла. Строилась лодка и для нашего путешествия по той же реке с целью использовать присутствие тунгусов для сбора этнографических коллекций. Тем временем, когда снега достаточно пообтаяли, мы предприняли поездку на реку Монокон, где шаманил Кормил. Для этого было послано три человека во главе с К.А. Масленниковым, так как мне пришлось остаться на месте, чтобы не пропустить появление ожидавшихся тунгусятниками запоздавших их дружков тунгусов. Место шаманства Местность, на которой расположены были юрты - сосновый бор; попадается лиственница, ель, береза; последней мало. В общем есть все породы леса, с преобладанием сосняка. Саженях в 15-20 от юрт озеро заболоченное («взялось болотом»), отчего сосновый бор стоит как бы на пригорке, на веселом месте. Входы в юрты с запада. Юрта шамана находится в середине стойбища – она отлична от прочих по своему виду и окружающей обстановке. Вершина ее венчается высокой стройной и тонкой (в 1,5-2 вершка в диаметре) лиственницей, очищенной от сучьев, только верхушка ее не очищена и имеет (при воображении) вид многоветвистых оленьих рогов. Возле юрты шамана у входа и вокруг наставлено много деревянных изображений (людей?) с лицами, обращенными по направлению к юрте. Изображения трех родов. Первые с обугленными головами из сухостойного листвяжного леса стояли преимущественно у переднего фасада юрты шамана; вторые из листвяжного сырца (новые) кругом; третьи тоже (их меньше всего). Есть и совершенно без показанного на чертеже подобия рук, только со слабым намеком на подобие лица, при несоразмерно длинным по сравнению с головой туловищем (длина 1,5-2 аршина; толщина 1,5-2 вершка). Вообще преобладает первый тип. В юрте шамана после всего, что там происходило, остались воткнутыми по краям внутренности юрты острием вниз остроги, пальмы, лопатки, разные палочки, в которых трудно узнать что-либо, налим и лестница, сделанная из сухостойного леса. Лестница брошена была на огонь и обуглилась. Позади юрты остались на лиственничном и березовом древках (0,5 вершка толщины и 2,5 аршина длины) небольшие похожие на хоругви куски материи, оставленные в жертву. Вправо от юрты на высокой жерди висит оленья шкура, ободранная даже с головы и с ног до самых копыт. Саженях в трех от юрты влево к северо-востоку находится таган «сонан» с пепелищем под ним; он тоже составлен из палок березы, лиственницы и сосны, шириной в основании 2 аршина, вышиной 1,5; сажени две дальше тагана по прямой линии (через юрту и таган) стоит шалаш с помостом (алтарь шамана?). Это шалаш, помещающийся между лиственницей (с востока) и березой (с запада). Деревья выбраны так, что верхушки их сплетены между собою. Сплетения искусственного заметить не удалось. Шалаш состоит из ольхового остова и слабо прикрыт несколькими ветками кедра. Ширина его аршина 1,5 у основания; вышина аршина 2 с лишним; длина около 1 сажени. Внутри снег несколько утоптан. Через всю внутренность шалаша, от дерева к дереву, с небольшой покатостью на запад, на высоте 1-1,5 аршина от земли проложена небольшая, гладкая, кое-где отесанная лесинка, одним концом упирающаяся примыкающая сбоку к лиственнице (была врублена), другим, западным, еле касающаяся головы изображения осетра (тайменя). Слежка, на которой прикреплен осетр, очень тонка, почему при прикосновении к ней осетр делает движения в стороны. Русские говорят, что по голове осетра шаман забирается на лесинку, находящуюся внутри шалаша и делает там что следует. С южной стороны шалаша стоят вдоль в два ряда такие же изображения как у юрты, передний ряд с отростками (мечами или ножами) похожими на подобия рук, второй — гладкие, без таковых. С северной стороны стоит тоже много изображений обугленных и с отростками, за которые, как говорят, все присутствующие при шаманстве тунгусы держатся руками и поют, вторя шаману. Среди этих изображений более других похожее на человека изображение из свежей молодой лиственницы с головой и ногами; голова обтесана на четыре грани, шея – на пять граней; нижний конец раздвоен сквозной просечкой, что придает вид ног; между ног втиснута долбленая лодочка из сухостойного дерева; ниже шеи поперек туловища врезана косо тонкая палочка, к шее был подвязан жильной ниткой ремень с шерстью из-под шеи оленя. Прямо против фронта (иконостаса) изображений в расстоянии одного аршина на север в снегу найдено изображение не то утки, не то чего-нибудь другого. Южный фронт изображений от земли и почти до самых голов был прикрыт сосновым бердом в 1 аршин ширины и 2,5 аршина длины. Бердо скреплено так: каждая отдельная сосновая палочка у конца расколота и надета щелью на общую скрепляющую. Скреплены только одни восточные концы. С северной же стороны над фронтом изображений устроено нечто вроде стропил, поддерживаемых двумя изображениями. На стропила положены вдоль лесинки, на которые накладывается вдоль бердо, которое было зачем-то снято и прислонено к изображениям с юга. На бердо, как говорят, восходит шаман и священнодействует, в то время как все присутствующие поют, держась за отростки изображений руками. Вся система стропил (и шалаша?) носит название «хор» (чепуха). Стропила устроены также вперемежку из листвяжного и березового леса; вышина их в скрещении аршина полтора, общая высота около 2,5-2,75 аршина. Изображения, окружающие как юрту шамана, так и «хоры», равно как и все части священных сооружений забрызганы свежей оленьей кровью. В юрте шамана осталось от трапезы несколько костей. Шаманство происходило 30 марта 1907 года. У входа в юрту, справа и слева, стоят по 2 древка вышиной около 2,5 аршин; на вершинки их прикреплены крест-накрест горизонтально по 2 изображения (стрел?). Материал лиственница. У шалаша у каждого угла по одному древку с такими же перекрещивающимися изображениями стрел. Примечания:
Контактный адрес: yuklitsenko@mail.ru |
|
| © Александр Коваль 2004-2016 |
|
|