А.В. Балакшин Память 3. В разведке

1. От Волоколамска [первый бой] 2. Наступление 3. В разведке 4. Санитары 5. В крепости 6. Фронт в огне 7. У Брянского леса 8. Поляк 9. Снайперы в обороне Мертищево 10. Связка немецкой разведки 11. Роща 12. Высота смерти 13. Противотанковый ров 14. Ранение

 

Ранен и очередной мой напарник. Бывало, не успеешь хорошо познакомиться, кто он, откуда, а его уже нет: убит или ранен, а я все еще жив. При пополнении и формировании к нам в отделение попал Петя по прозвищу "Волгарь" – с Волги. С ним, в Мальте в учебке, мы были в одной роте. Там в тяжелых условиях холода и голода-полуголода, он хорошо пел. Приходили слушать даже командиры. Скромный, в меру веселый, энергичный, дружелюбный товарищ. Таких и на фронте уважают все. Встретившись, мы были очень рады, и сразу объединились в пару. Как нигде на фронте нужен надежный друг, готовый не раздумывая отдать свою жизнь за товарища. Говорят, друзья познаются в беде. А война, это страшная беда! В ней и познались мы при первых атаках. Петя был настоящий друг, а поэтому мы даже как-то ревностно оберегали друг друга; любую опасность каждый стремился взять на себя.

В батальоне от засады, погибла сразу вся группа разведки. Начался набор и мы с Петей, не желая расстаться, из-за меня, уже назначенного, как друзья попали в эту группу вместе. Не верилось, что мы рядовые, не обученные этому делу, вдруг могли стать разведчиками, которым так доверяет пехота. Ну что ж, по приказам становятся и генералами.

Начальником взвода разведки, [куда мы попали], оказался сержант, который тоже не далеко шагнул от солдата. Но можно было думать, что "шляп" и новичков сюда не дадут. Было видно, что все здесь незнакомые, чужие – сброд, еще не познавшие друг друга в бою, кроме нас с Петей. Он был с ручным пулеметом. В нашу задачу входило выдаваться вперед батальона, узнавать места расположения и численность противника. Но для этого нужно было время, скрытно подходить и долго наблюдать, а батальон ждать не может и не будет. Поэтому было решено, чтобы не подвергать опасности из засад всю группу, мы стали действовать, как головной дозор. Иногда разделялись на группы по числу проселочных дорог, шли друг за другом посменно, на 50-100 метров, вслед за фашистами. Иногда попадали под обстрел.

Подходя к пепелищам, наблюдали за движением врага и так устанавливали наличие заслона. При возможности численность врагов определяли по следам. Данные передавали по цепочке, перекличкой и условными знаками рук. В атаки ходили вместе с пехотой. Как-то подходим к большому, длинному по фронту, горящему поселку. Тепло – пожар в самом разгаре, дымит, шумит, трещит, – ало-красные языки пламени колышутся в высоте. Снег тает, куда ни наступи – сыро. Пока обходили село, появилась пехота. Заслона нет, вот где отдохнуть! С нетерпением ждем начальства и доброй команды.

Слышим по цепи: "Привал! Подсушиться!" Слава Богу! Такой команды не бывало. Сколько затаенной радости в каждом сердце солдата. Все "ожили", засуетились, забрякали котелками. Каждый хотел все: обогреться, подсушиться, сварить "чайку" – кипятку. Отдохнуть, а, может быть, вздремнуть, ночь еще только началась.
С восторгом встречаем командира разведки: "Загораем", товарищ сержант?! Тот, махнув рукой, с досадой отвечает: "Загоришь! Приготовиться в разведку!"
– Как, куда, в какую разведку? – возмущаемся мы – есть же приказ!
– Приказ, но не для нас, – проговорил он, и скомандовал – подтянуть в мешках вещи. В разведке на этот счет особенно строго: при движении не должно быть стука, шума и бряцаний. На привалах, да и в пути, ни одной искры, тогда как горят целые села.

С горечью на душе покидаем пожарище. Как не хочется уходить от тепла уставшими, мокрыми, полуголодными, не проглотив глотка чая. Долго идем по не большему склону, но никаких признаков жизни. Может облачно или от пожара, но темень кажется непроницаемой, чуть отстань и собьешься со следа идущего впереди. Попадаем в глубокую лощину, снег стал еще глубже, тяжело, едва волочим ноги. Сержант посмотрит на компас или карту, посветив под шинель, и идем снова. Наш поход кажется бесконечным. Только теперь, вспоминая, думаю: зачем столько шли лощиной, когда деревни или пепелища должны быть на высоте?

Начался подъем, лощина кончилась, взбираемся на высоту, а вот, кажется, и вершина. Едва владеем собою. "Привал!" – чуть не шепотом командует сержант. Подвернув шинели, с мокрющими от снега полами, шлепаемся в снег. Мы, как всегда, рядом с Петей. "Курить в рукава" – предупреждает командир, но мы это знаем. С трудом закручиваем самокрутки, бумага, что дают, толстая как картонка, не склеивается. К тому же махорка крупная, что щепа – одни корни. Спасибо, хоть такая есть, а то мох и листья курить пытались. Со спичками тоже проблема, они у редкого, и если есть, то спрятаны вместе с мастикой где-нибудь в потайные места, глубже, что бы не замокли, выдают их, чуть ли не по счету. В коробках вообще не помним. Хорошо у старых узбеков, самодельные спички – кресала, с веревочкой ваты из фуфайки, у них всегда прикурить можно. Они и бритвы из кос мастерили, головы брили.

Нашли мы у одного товарища спичку, закурил он, а мы уже от папирос под полами затянулись, после такого перехода, какое блаженство! Только настроили папиросы в рукава, успокоились, как один из ребят вскакивает и с тревогой шепчет: "Братцы, немцы!"
Вскакиваем мы как ошпаренные, крутимся, смотрим на след, может, нас преследуют, но парень машет рукой, приказывает: "Тихо!". Замолкаем, слышим скрип саней и крики не на нашем языке. "Ложись! К бою!" – командует сержант, все падаем, поправляем подсумки, готовим гранаты. Петя настроил пулемет. Затихли, ждем. Но темень – ничего не видно, только беловатый снег. Теперь понятно, мы в тылу врага.

Обоз приближается к нам, чуть не параллельно к нашему следу в лощине. Вот это да! Ждем с напряжением. Из-за склона появляется сам транспорт. От снега видны увеличенные темнотой силуэты лошадей, видимо битюков², с возами их было 15-20. За подводами мельтешат люди, сколько их? По одному идут, или попарно, не разобрать. Фрицы кричат, что-то лопочут, наверное, погоняют лошадей. Вот они уже против нас.
Передаем сержанту: "Давай команду!". Ружья на взводах, но он молчит, может быть обдумывает последствия. Обоз медленно проходит. Все ребята волнуются, чуть не вслух требуют открыть огонь, но он предупреждает: "Отставить!". Обоз, перейдя наш перевал, скрывается за склоном.
Едва успеваем встать, как командиру сыплются упреки. Их было много, трудно припомнить: сколько упустили мяса, хлеба, галет, масла, сахара, сигарет, мог быть шнапс и другие трофеи, что-то же волокли таким транспортом? Ушлепали бы и фашистов, тут они были почти даровые, у нас пулемет, один автомат, куда бы делись!
– А русские? – грубо спросил сержант, – кто-то слышал русскую речь.
– Полицаи, конечно! – отвечают ему.
– Этих предателей в первую очередь прострочить следовало, а подранков на турниках повешать, как делали другие.
– А если они гражданские – мирные? – оправдывается командир.
– А что, нам одним умирать? Немцев обслуживают, коли на передке.
На все вопросы сержанта были даны чуть ли не веские ответы. Не думали, не говорили ребята только о том, что в схватке половины взвода из 12 человек могли не досчитаться. Такой обоз без охраны идти не мог. Да и заслон пришел бы на помощь. А у нас и патронов могло не остаться. Может быть, сержант был прав, хотя я тоже был за захват транспорта. А в смысле жертв, то они везде были неизбежными. Окажись мы у самой дороги, так и так не миновать бы схватки.

Идем обратно, примерно вдоль дороги. Снег здесь выдут, идти легче. Где-то должен быть заслон, не отступают же они на лошадях, но его все нет. Может где в стороне?
– Огонек! – кто-то сказал негромко.
– Где?
– Вон там.
Смотрим, но огонька уже нет. Идем туда, где был огонек, выходим на дорогу, она, похоже, шоссейная, укатанная. Идем по ней, замечаем деревушку, в которую уходит дорога. Командир спешит, видно нервничает. Он знает, что наши сроки истекли и нас считают погибшими. Посылает двух ребят в деревушку узнать, есть ли заслон. Возвратившись, они доложили, что заслон есть, человек 7-9.
– Уточнить! – указал он на нас с Петей.

Спешим, ребята были на левой стороне дороги, мы идем на правую сторону. Идем-бредем недалеко от домов. Запросто напороться на фрицев. Проходим два домика с черными, пустыми глазницами оконных проемов. Третий маленький, без сеней, оказался с закрытыми дощатыми ставнями, в крупные щели которых проникал свет. Не иначе как здесь немцы!

Петя сходу установил пулемет, вдруг выйдут. Договорились: я стукну в окно, если здесь заслон – фрицы, раскрываю ставень и через окно кидаю гранату, затем падаю на землю, чтобы не попасть под пулемет. Пока пробирался по надуву снега метров 15 до дома, свет погас. Стукнув в окно, я услышал слабую возню, затем тихий топот ног к двери. Подскочив к углу и приготовившись к выстрелу, увидел: дверь тихонечко приоткрылась, показалась горящая лучина, а затем белая голова старичка.
На вопрос: "Немцы есть!?"
– Нет – отвечает он.
– А в деревушке?
– Есть, есть, проклятые.
– А сколько их?
– Вот этого, сынок, не знаю.
Извинившись за беспокойство, я вернулся к Пете. Дальше домов нет, и мы вернулись к своим. Мы были уверены, что фрицы ждут нас на проселочных дорогах. Упустив без наказания обоз, мы настаиваем, из засады уничтожить заслон своими силами и, командир соглашается.

План таков: два человека заходят с правого фланга деревни и открывают подле домов огонь. На большаке остаются четыре бойца, так как сюда может кинуться весь заслон. Остальных сержант распределяет по проселочным дорогам слева и дает сигнал ракетой. Приказ: что бы создать у врага больше паники, во фланг идут пулеметчик и автоматчик, У меня винтовка, поэтому с Петей я не попадаю, а в четверке остаюсь на большаке.

Мы залегли в снег, по паре на сторону, с единственным условием, подпустить немцев возможно ближе. Взлетела ракета, и затрещали пулемет с автоматом. Почти в то же время послышалась стрельба за деревней, а выше над нами засвистели пули. Но снова взвилась ракета, и все стихло, это был сигнал для пехоты. Светало, когда мы заметили – между домами, на дорогу, вырвались две фигуры. Под уклон они движутся с большой быстротой. Вот уже видим два крупных фашиста, на лыжах, волочат что-то за собою. Они не замечают нас только потому, что не ожидают засады, а смотрят на лыжи или на дорогу. Расстояние между нами сближается: 50, 20, 10, 7 метров. Раздаются недружные выстрелы. Первый, подкошенный пулями, летит между нами, сорвавшийся с шеи автомат, скользит по дороге. Второй падает коленом на лыжу и еще на ходу ловится за автомат, но, пролетевшая, нагруженная с верхом санитарная лодка, лямкой сбивает его, а мы выбиваем автомат и выдергиваем кинжал. Только благодаря санитарной лодке мы не получили ответ от этого натренированного шакала.

Ребята обшаривают карманы у того и другого, находят письма, какие-то бумаги, немецкие деньги и много блестящих, глянцевых, фотографий. Закончив обыск, переходят к лодке и меховым из кожи ранцам.
Я не люблю трофеи – лишний груз, куда его сегодня. Возьми, а завтра могут шлепнуть. Это бы хлебца!
Фриц лежит с открытыми глазами, смотрит куда-то вверх мимо меня. Я с винтовкой стою у него, мало ли что может вздумать? Теперь ему все равно. Мы не знаем, куда он ранен и на что способен. Наш план – доставить его как языка, хотя задания такого мы не имели.

Друзья разбросали шмутки. Чего там только нет: ракетница, ракеты, тол – кусками, как мыло, свечи, покрывалья. Юбки, кофты, платья, свитера, вязанки, и даже детские чулки. Вот где настоящие мародеры. Значит все, что они собирают, могут отослать домой. Выходит награбленное – гражданское, да и захваченное – наше  государственное богатство они вывозят транспортом, для отправки в Германию, Один из ребят подскочил ко мне с двумя тюбиками и, передавая, спросил: "Что это?" а сам, видимо увлекшись разнообразием предметов, снова взялся за тряпки. В тюбиках оказался с приятным запахом чуть ли не борный вазелин, который я уложил в карман. После из-за него братва (не только из взвода разведки) считала меня, чуть ли не доктором. От нечеловеческих условий у некоторых кололись губы, на руках и теле появлялись язвы, беспокоили на ногах засыхающие мозоли и опрелости между пальцами. Санитаров не вдруг найдешь, да и откуда у них вазелин, разве что где в санроте. Поэтому для многих была нужна моя помощь.
Ребята нашли 16 галет и одну булку эрзац хлеба. Как все были рады! Их сразу же поделили. Хлеб пшеничный с опилом, но оказался очень вкусным, может даже потому, что мы были очень голодными. В немецких ранцах были полные наборы для туалета, не было разве что губных гармошек. Ребята многое прибрали и уложили в свои вещмешки.
Дошла очередь и до немца.

– Хальт! Хальт! ³ – давали фашисту знать, что нужно встать, показывая при этом вверх руками.
– Хальт! Хальт! – а он лежит, как будто команда вовсе не для него, смотрит вверх и хлопает глазами.
Вот гад! Хотя бы пошевелился или оглянулся. Ребята собрали все немецкие слова, кто какие знал и даже "Гутен морген" (как после выяснили, эти слова обозначали "Доброе утро"). Конечно, такое утреннее приветствие ему не подходило, он молчал. Да что он, с перепугу онемел, или потроха перемешали!? – выкрикивали ребята. Мы без стеснения сдернули ремень, распахнули шинель, китель. В поисках раны задрали рубаху и обнаружили на боку прострел. Пуля прошла по мякоти, едва не скользом. Раны закупорились выпуклым жиром и не кровоточили. Тогда мы пришли в негодование, начали двигать, дергать его по сторонам. Но и теперь, не сопротивляясь никому, он продолжал лежать. Онемел ли фашист? Едва ли, не верю, не знаю. Думаю, что расчет был без выбора прост: если не убьют, как не владеющего, могут оставить жить. А рана такому "битюку", что слону дробина. Без лодки он мог бежать в бега, а, может, и надеялся уйти.

Зная по стрельбе о том, что наш батальон теперь в деревушке, было решено доставить фрица туда, в штаб, здесь 150-200 метров. Мы схватили его за руки, ноги и, с трудом удерживая на весу, понесли. Груз был не посильный, мешали противогазы, винтовки. Мы поволокли его на спине, и так было тяжело. Тогда один из ребят вспомнил о санитарной лодке и побежал за нею – в ней-то, куда бы легче волочить этого буйвола. Но лодка не потребовалась. Один из товарищей выкрикнув: "Хватит, друзья, только еще в лодке их не катали!" – с силой ударил носком ботинка в висок фашиста. С другой стороны с силой пнул второй. Мы оттянули его к кювету, и пошли в деревню. Не терпелось рассказать Пете историю с фашистами.

Вторую группу ребят из разведки, мы нашли в одном старом домике, из каких состояла вся деревушка в 7-10 дворов. Все они стояли с одной стороны улицы. С разведчиками было человек десять пехоты. Пети-автоматчика и командира разведки не оказалось. Пехотинцы кроме пропущенного обоза ничего не знали. При нашем появлении кто-то из них без надежды спросил: "Ну, как, разведка?".
– Нормально! – ответил наш друг, тот, что первым нанес удар фашисту. Все запереглядывались, а он выхватил из кармана пачку бумаг и, приподняв ее, положил на стол, при этом добавил; "Полюбуйтесь!". Более скромные обступили нас с вопросами, как, что было. А большинство облепили стол, каждый хотел фотографий, они были яркими и блестящими. На них сами фашисты, их дети, но главное для друзей, пожалуй, были жены. Может потому, что увидеть женщину в то время для нас было просто в диковинку. Красотой немок или качеством фотографий ребята выражали свое восхищение: "Вот это да!! О, це гарно!!".

Не успели мы рассказать о фрицах, а товарищи рассмотреть фотографии, как появился командир разведки. Этот же товарищ, что принес фотографии, четко доложил сержанту о нашей операции и указал на немецкие документы. Мы надеялись на какую-то по-хвалу иди одобрение, а он, не просматривая, собрал со стола все бумаги, забрал у ребят фотографии, уложил в полевую сумку и приказал:
– Разведке приготовиться к выходу!
– А где наши товарищи? – обратился я. Командир, помедлив, ответил: "Погибли наши друзья".
– Как, где погибли? – всполошился я. Все обернулись к сержанту.
– Свои подшибли вместо немцев, – ответил он.

Оказывается, когда ребята открыли огонь вдоль деревни, одна из рот была на подходе и, заметив стрельбу, приняв их за врага, открыла огонь, когда они были на улице. На мою просьбу отлучиться совсем недалеко, что бы взглянуть в последний раз на верного друга, замечательного товарища, с которым, презирая смерть, на пару прошли много атак, проститься с ним, пусть даже мертвым, последовал отказ. Знаю, командир доверял нам и не мог отказать в моей просьбе, будь это возможным.

Да-а, какая нелепая смерть постигла моего верного товарища. Можно ли было думать о том, что Петя погибнет от своих, а я с ним не смогу проститься, не возьму у него адреса, что бы сообщить родителям, жене или его деткам, если они были? Конечно, в бою, при атаке это делать запрещено и не возможно. Да и если, где было бы возможным, не будешь обшаривать друзей, когда своя жизнь "на волоске". Да и похоже это было бы на мародерство. Тем более что каждый из нас у всех на виду, подумают ли остальные, что ты ищешь адрес друга? Но здесь погибшие – автоматчик и Петя совсем не далеко, у того дома, куда мы ходили в разведку – мне бы всего 30 минут. Будут ли они похоронены по-человечески, пусть без гроба, но хотя бы в одежде, а не так, как однажды случилось мне видеть.

Это было случайной неожиданностью. Нес я в штаб полка, какое донесение, или выполнял какое-то другое поручение, не помню. Но того не благородного зрелища мне не забыть до смерти: большая братская, не глубокая, метра в полтора могила, была заполнена чуть ли не до краев, догола раздетыми трупами. Они были пробитые пулями иди иссечены осколками, с оторванными руками или ногами, с разбитыми головами, а то и с разорванными телами, по-разному скрюченными или раскинутыми и, конечно, замерзшими. Были ли такие похороны секретом для рядовых, не знаю. Могила была открытой видимо потому, что ожидалось еще пополнение, тогда как она и так была заложена до некуда! Кругом могилы лежали надолбленные комья, глыбы мерзлой земли, которой завалят погибших.

После того, как насмотрелся на приготовленных к захоронению наших боевых погибших товарищей, я стал молить, что бы не быть так похороненным. Готов был быть убитым где угодно – в поле, в окопе, в траншее, воронке, но присыпанным землею и только в одежде. А если вернусь живым к родным, поклялся быть готовым умереть в любое время, даже через несколько часов, лишь бы быть похороненным по-человечески.

После узнал» что трофейная команда, которая шла за нами, была не трофейная, а похоронная команда. Из нее в лицо я знал всего одного, с красноватым лицом, который запомнился мне только по тому, что он был "могильщик", так называли их на передке. Вот кому бы знать и вести запись, кто, где убит и похоронен. Это на их совести не известные могилы и инициалы погибших, а может и часть пропавших без вести, которых ищут, ждут их родные, любимые, дети до сего времени. Это же были не скот, не собаки и не только люди, а защитники нашей Родины, пожертвовавшие свою жизнь ради победы. Неужели они не заслужили хотя бы белья, и погребены голыми? Мы в неоплатном долгу перед всеми погибшими своей жизнью и забыть об этом было бы преступлением.

Тунгокочен, март 1998 г.

(кадр военной фотохроники для данной публикации подготовил АК)

Источник: архив А.П. Коваля

 

Главная • Карта сайта