А.В. Балакшин Память 2. Наступление

1. От Волоколамска [первый бой] 2. Наступление 3. В разведке 4. Санитары 5. В крепости 6. Фронт в огне 7. У Брянского леса 8. Поляк 9. Снайперы в обороне Мертищево 10. Связка немецкой разведки 11. Роща 12. Высота смерти 13. Противотанковый ров 14. Ранение

[Конец февраля 1943]

Теперь в наступлении целый фронт. По приказу: "Не дать врагу закрепиться!", идем, ведем бои и атаки днем и ночью. Они повторяются по несколько раз в сутки. Холод. Любая задержка грозит обморожением. Из-за отсутствии близких подходов, скрывающими нас от противника, ходим в атаки на большие расстояния 200-300 метров и до километра. А по снегу движемся медленно, поэтому несем большие потери.

Форма наступления изменилась: идем не цепью, как в начале, а повзводно гуськом – друг за другом, чтобы дорожку тропить посменно. Из положения гуськом рассредоточиваемся в цепь только для боя и атаки. Без атак фашисты не отступают. Кроме своей полной боевой нагрузки, посменно несем банки пулеметных лент, каждая из которых десяток килограмм. Пулеметчики едва справляются с телом "Максима". Они бездействуют, так как мы все время в движении. Но на случай контратаки пулемет нужен. В атаку с ним не пойдешь, его несут на горбу по частям два человека, без наста на лыжи не поставишь. Был в роте один ручной пулемет, но пользоваться им можно было только с места, а не на ходу в атаке.

Фрицы отступают тоже не цепью по фронту, а по проселочным дорогам, группами, как и мы, устраивая на пепелищах для нас хорошо вооруженные заслоны. Кроме автоматов и пулеметов, они бьют по нам из пушек и минометов. У нас их нет. Автоматов тоже – это редкость. Были друзья, подбирали немецкие автоматы, но захваченных патронов было мало. Находчивые додумывались так: заканчивая боезапас, выбрасывали автоматы и брали винтовки у наших погибших, их-то всегда хватало. Однако фашисты редко оставляли своих убитых, да и было их мало, мало было и автоматов.

Они (фашисты) пожрали скот, птицу, угнали всех людей. Детей, чтобы не мешали, отнимали, убивали, а может быть, и живьем забрасывали в колодцы. Сваленных в колодец детей видел мой друг Зарукин Илья из Ербогачена. Встретить несколько уцелевших домиков было редкостью. Они сжигали деревни и села перед отступлением в своем тылу, не оставляя не только домов, но и надворных построек. А вернее, жгли все, что могло гореть, с тем, чтобы нам не было чем обогреться. Русские печи на пепелищах превращали в огневые точки. Иногда делая в них амбразуры для пулеметов против проселочных  дорог. Поэтому идти по этим дорогам мы не могли, а шли между ними в целик.

Глубокий снег, ненормальное питание, бессонница до изнеможения отнимали силы. Ближе к весне снег становился сырым, липким – обувь и одежда намокали, тяжелели, но где взять время для просушки? Все подразделения от отделения до полка связаны воедино. Не сядешь отдохнуть, покурить, не погреешься у огонька, не подсушишь портянок, чтобы после этого догонять роту, батальон, выравнивая фронт, тогда как нас ждут заслоны.

Были, но это редкие случаи остановок, для пополнения, получения продуктов ежедневного пользования и НЗ – неприкосновенного запаса. Эти моменты плохо припоминаются, видимо потому, что делалось это почти на ходу, иногда около догорающих сел, где, получив боеприпасы, наскоро можно было растопить снег, а порою и вскипятить воду, закусить. Но отдохнуть, и тем более заснуть – исключено! Иногда прессованную кашу – НЗ по разрешению грызли сухую, как и сухари, когда размочить было нечем и некогда.

Хорошо, когда вместо сухарей стали давать сырой хлеб. Нередко он был совсем плохой черный и, конечно, мерзлый, но все-таки не сухари и крошки. Это была по существу полуголодная жизнь, как в тылу, хотя и по самой высокой норме – 900 грамм. Это кубик 10×10 см. его можно было разрубить на три равные дольки на сутки. Один из товарищей съедал такой кубик за один раз всухую, а затем оставался на сутки без хлеба. Нам было неудобно съедать при нем свою пайку, когда он сидел, и смотрел на наше "пиршество". А когда ребята отделения начали ругать его за такой порядок, он сказал: "Я раз в сутки, но поем досыта, а вы так голодными и сдохните с пайками в рюкзаках". Некоторые убедились в его правоте, но привыкнуть к его режиму питания так и не смогли.

Не мало курьезных случаев было из-за еды: от слабости и усталости вначале мы побросали штыки, немцы не принимали штыковых атак, не имея в этом необходимости. Постепенно побросали каски, а затем и лопатки. Это было уже настоящим преступлением даже перед самим собой. Но не напрасно говорят как пословицу: "Солдату и иголка тяжела". А пока зачем было копать окоп, погрузился в снег и порядок! Если мелкий снег, в землю все равно не вроешься, мерзлая, крепкая, что камень, а у нас и силенок нет. Чтобы поддержать себя каждый думал о еде-пище, где бы что найти.

Был случай, село догорало, Нашел напарник где-то свиную изрезанную на ленты, извернутые в спирали кожу, засохшую, как всякая сыромятина за несколько лет. Ее сразу же решили распарить и поесть. Но главное надо успеть подсушиться. Только расположились, навешали котелки, а тут артналет. Тяжелый снаряд угодил в центр соседней постройки, а горящие головни и угли осыпали нас, едва пустые котелки ухватили. Знал, гад, что соберемся у пожарища. А однажды нашли
250-граммовую банку консервы, с рисунками чего-то съестного – так были рады. Долго с нетерпением носили, ждали момента, по-человечески покушать. И вот, у осевшей на угли деревушки, нагрели воды, бережно раскрыли консерву, взяли для пробы по щепотке в рот и с отвращением выплевали. Оказалась какая-то горькая неприятная масса, предназначенная, видимо, для приправ. В кузнице, оставшейся на отшибе не сожженной, нашли несколько коричневых пакетов-порошков, подумали, а может да что съестное? Носили, прочитать – никто не может, едва нашли знающего. О! Конечно съестное, порадовал он нас, ложку воды в порошок и готово! Только не в рот, а за пазуху, если погреться хочешь – немцы боятся холода, вот ими и отогреваются. Тоже выбросили.

Подобрали железную коробочку, кроваткой раскрывается, в ней таблетки, не сахарин ли, думаем мы? Попробовали – кислые. Установили, что таблетки служат для приготовления пищи. Раскрой коробочку, даже в окопе, на спинки поставь котелок, под ним подложи таблетку и вари что хочешь. Вот фриц (!), и надо же додуматься! А пехотная лопатка? Стальная, прочная, с гайкой на трубице: привернув под 90°, можно рубить как кайлой [м] мерзлую землю, развернув напрямую, – пользоваться как лопаткой, а для переноски складывается вдвое. У них и автомат, можно стрелять с прикладом, а сложи к стволу, как пистолетом. Фляжки легкие алюминиевые, в ранцах наборы для туалета с бритвой, у многих губные гармошки. А у нас? Насколько же [мы] были отсталыми технически.

Они и воевали, если правда, может в начале войны, месяц на передовой и месяц на отдыхе, А я? Девять месяцев не выходил с передовой, как и другие, пока не подшибло, Для нас "счастливчиков", если не смерть, то отдыхом был, разве что госпиталь. Не даром видел парня в 26 лет, наполовину седого. Говорят, что сон всего дороже. Да! В этом мы убеждались не раз. Мокрые, уставшие, измученные переходами, ослабленные недоеданием, месяцами не зная настоящего сна и отдыха, с трудом передвигаясь по глубокому снегу, многие засыпали на ходу и падали, особенно ночью. А как засыпали? Просто головная система на миг как бы отключалась, и он терял память о том, что ему надо идти, и падал.
Нередко, попав под ураганный огонь, по команде "Ложись!", бойцы, окапывались, если были лопатки, а вместо ведения ответного огня, могли какое-то время сомкнуть глаза и забыться, если даже кругом рвутся снаряды.

Таким был "сон" фронтовиков, выполняющих приказ: "Не дать врагу закрепиться"! Это было для нас очень тяжелое время, подробности о котором вспоминаются как смутное сновидение. А вот и пример.
После того, как к весне, пробираясь по раскисшему глубокому снегу, обессилившие, побросали штыки, каски и лопатки, наступили заморозки и образовался крепчущий наст. Идти стало легко, но бессонница допекала основательно. Мы с напарником прихватили где-то саперную немецкую лопату и несли посменно, а пользовался ею весь наш взвод. Как-то шли цепью по широкому ровному полю, к целому "городку" скелетов русских кирпичных печей с трубами. Разведки нет. Команда: "Огонь!". Постреляли, ответа нет. "Прекратить огонь!" Прекратили. Тихо. До печей осталось 100-150 метров, как по нам хлестнули автоматные и пулеметные очереди, запели, запикали рои пуль. Рота свалилась без команды.

– Огонь! Огонь! – кричали командиры, но ни один из друзей не трогался. Мой напарник с трудом пробивает наст саперной лопатой – надо бы помогать ему, но командир матерится, кричит мне: – Поднимай бойцов! Сам он, ползая, безжалостно бьет товарищей руками, пинает ногами, кричит им, но... Я подползаю к одному, к другому, бессильно бью ложью¹ в заднюю часть, но те как бы возмутившись, чуть приподняв головы, тут же опускали их на снег.

До этого под обстрелом за [нашей] лопатой создавалась очередь, а здесь – никого! Я потерял сознание видимо тогда, когда свалился к другу в окоп. Кто, как сумел поднять нас, что было с ранеными, когда фашисты окончили обстрел, и даже когда продолжили наступление? Очень смутно, кроме оставшейся реденькой цепочки погибших, ничего не помню! Да и можно ли было что-либо помнить в таком бессознательном состоянии? А ведь это была настоящая трагедия! Однако, несмотря ни на какие трудности, придя в себя, мы снова упорно гнали фашистов.

Тунгокочен, март 1998 г.

Источник: архив А.П. Коваля

 

Главная • Карта сайта