А.В. Балакшин Память 11. Роща

1. От Волоколамска [первый бой] 2. Наступление 3. В разведке 4. Санитары 5. В крепости 6. Фронт в огне 7. У Брянского леса 8. Поляк 9. Снайперы в обороне Мертищево 10. Связка немецкой разведки 11. Роща 12. Высота смерти 13. Противотанковый ров 14. Ранение

 

Все долговременные обороны немцев, которые мне пришлось пройти и брать, были с широким обзором, с дотами [долговременная огневая точка, (ее основание - бетон)], дзотами [деревоземляная огневая точка], землянками в несколько накатов и даже с железобетонными, а может и бронированными колпаками. Они были рассчитаны для надежного отражения наших войск. Немцы готовили их в своем тылу заранее, а может быть и с помощью наших гражданских и пленных, под угрозой автоматов.

А здесь она с двумя траншеями по обе стороны глубокой лощины, уходящей куда-то влево по фронту. Левее в нее впадает вторая лощина, уходящая вершиной в их тыл, в рощу крупного леса, подле которой идет траншея – ход сообщения и заканчивается в роще вилкой у двух землянок. У перекрестка лощин против хода сообщения с нашей стороны траншеи метров за 15, тоже землянка с четырьмя-пятью накатами и сторожевой будкой около нее. Близких, скрытых подходов к траншеям нет, только чистое, с полкилометра, открытое поле-луг. Через нее-то и пошел под ружейным и артогнем 2-й батальон в атаку. Как и надо было думать, атака была отбита. Из-за маленького перевала мы не видели их потерь, но без больших потерь атаки не отбиваются.

К вечеру второго дня, при второй атаке, напротив нашего 1-го потрепанного, не пополненного батальона, стоявшего во втором, запасном эшелоне им (2-му батальону) удалось прорвать первую траншею как раз против хода сообщения через лощину во вторую траншею. Не преодолев первую, левее они захватили вторую – до первой землянки у перекрестка лощин и хода сообщения до рощи, но силы иссякли и фашисты вытеснили их до второй траншеи. На помощь им пришла (когда и как?) огнеметная рота. С ее помощью они снова захватили ход сообщения и рощу, но держать оборону было почти некому. Поэтому туда был вызван наш батальон. Пехота и штаб пошли во вторую траншею, а нас, до вызова, комбат оставил в первой.

Это было перед рассветом.
Пушки смолкли еще ночью, когда была взята, вернее, прорвана первая траншея, которая чуть левее нас занята фашистами. Нас в штаб вызвали под вечер. Спускаясь по крутой, совсем узкой траншейке с земляными приступками лесенкой, уже на дне лощины мы увидели, что головой к нам под последней ступенькой лежит на вид совсем чистенький немец. Через столько лет я вижу его как сейчас. Пройти сюда двум батальонам, и не ступить на него, было немыслимо.

Видимо все проходящие не спускались по траншейке, а тем более атакующие – подшибли и лежи. Не знаю, как товарищи, а я, сделав крупный шаг, переступил через лицо на его грудь. Мы вышли из лощины во вторую траншею, и пошли по ней, но через несколько метров встретились с размешанной красной глиной. Видимо когда-то здесь была вода, а солдатские сапоги сделали свое дело. Скоро эта мешанина достигла выше колен, продавить ее было не так сложно, как вытянуть из нее ногу. Местами под ноги попадались погибшие. Что бы пройти по ним, нужно было приподниматься выше траншеи. На мне габаритная Р-13¹⁰, а рядом немцы. И приходилось преодолевать их, чуть ли не задевая носом эту проклятую жижу.

Добрались до места все в грязи, а попасть в штаб в землянку надо пробежать 10-15 метров по открытому месту перед носом фашистов, им навстречу в первой траншее. Мы видели, как мелькают из траншеи их каски. Но приказ есть приказ! Пяткой выбиваю в задней стенке уступ, правой ногой упираюсь в него. Левую руку с аккумулятором ложу на бруствер, в правую беру карабин. Ловлю умный, озабоченный взгляд Сени Стасенко. приказа и слов не надо – понял: вперед!
Сильный рывок, бросок, не успеваю свалиться за сторожевую будку, как по обе стороны нее от пулеметной очереди взлетают земля и пыль. Обнизил, гад! А будка, от них засыпанная землею, защитила ноги. Еще бросок 2-3 метра в землянку, свист пуль над головою, но я уже свалился на ступеньки землянки. Козырнув начальству, снимаю рацию, устанавливаю на указанное комбатом место. Поглядываю на ступеньки, лесенка в три метра чуть не вертикальная, но друзей нет, не случилось ли чего? Задержка может быть только из-за их гибели или ранения. Путается мысль: "Неужели обоих?". Но слышу грохот, шум: Платов скатился, не ступая, на ступеньки, а за ним и Стасенко. Выбрасываю антенну.
– Сень, – шепчу Стасенко, – что задержались?
– Да вон, друг, – он поворачивает голову к Платову.
– А что?
– Да не пошел. Ты что, говорит, с ума сошел, не видел, как он упал под очередью? Два раза предупреждал, приказывал, вынужден был затвор передернуть.
Иван Павлович молчит, чувствуя свою вину. Мне неудобно за него, он старше нас, к тому же москвич.
– Лень, а где запасной аккумулятор? – спрашивает Стасенко.
Боже мой! В спешке, готовясь к броску в землянку, изворачиваясь с рацией, лежа в тесной сторожевой будке, оставил ее (запасную батарею) там, а рация без питания, что винтовка без патронов. Кидаюсь к лесенке.
– Стой! – кричит Сеня. Я останавливаюсь.
– Выход под прицелом, – говорит он.
– Знаю.

На выходе из землянки подбираю под себя ноги для упора. Рывок, снова писк пуль, но я уже в будке. Фриц строчит длинной очередью по будке. Теперь пули пробивают стенку, но чуть выше головы. Валятся к лицу щепки, будь рация на спине, изрешетили бы. Выждав конца очереди, не медля, снова кидаюсь в землянку.
Сеня настраивает рацию на связь с полком, передает трубку комбату. Переговоры состоялись, наша "атака" окончена, отступает, накопившееся в душе напряжение. Смотрю, четверть этой землянки с вешалами. Они завешаны разной немецкой одеждой и, кажется, покрывалами. Оторвать бы кусок, да заменить портянки свои грязные на чистые, но в землянке сутолока, да и добраться до ног не просто, все в грязи выше колен.

Наступила темная ночь, штаб готовится к переходу в рощу. Тут в землянку, с подвешенной на перевязи за шею рукой, в немецкой плащ-палатке спустился солдат.
– Балакшина ко мне! – сказал он. Я подскочил к нему, но не узнал бы, если бы он не сказал, что Пермяков Петр. Это земляк из одной деревни. Я так рад этой встрече, поговорить бы, но... в землянке сборы, толкучка. Он попросил поправить раненую руку и подтянуть ее повыше. Я сделал все это, а он, видя сборы, попрощался и вышел. Какая досада! За всю войну встретиться на фронте с односельчанином и не поговорить ни минуты. Тем более, это была первая и последняя встреча. Где, как он погиб, и теперь никому не известно. А о том, что я здесь, при штабе передал, наверное, Мясников М.Е.. Но почему он не встретился раньше? Ясно одно – война, наступление, не до встреч!

Вместе со штабниками направляемся в рощу. К траншее перебегаем в перерывах светящихся ракет. Рядом, в первой траншее, они бороздят темноту одна за другой. В траншее хода сообщения обороняющихся солдат очень мало. Но погибшими завалена вся траншея. Трудно идти, не ступая на них. Наверное, здесь были основные схватки – переходящая из рук в руки траншея.
Получаем приказ, оставаться до вызова. Вкапываться не стали, да и есть ли смысл -вызвать могут в любую минуту. Здесь тихо, не освещают ракетами. Но тишина, особенно ночью, всегда зловеща. Могут прийти и за языком. Где-то впереди, за рощей, предупредительно потрескивают автоматы. Дежурим посменно. Двое из нас, выбрав между мертвыми место, положив на кого-то из них голову, могут вздремнуть. Но тревожная тишина, и слабая оборона скребут душу, не дозволяя даже забыться.

Командир взвода линейной связи, лейтенант Саша Баскаков, постоянный наш друг и спутник. Установив место хода сообщения, с вечера он ушел в полк. Должен бы вернуться, но его все нет. Под утро, перед рассветом, когда становится еще темнее, через связного получаем приказ: явиться в штаб. Идем, нащупывая ногами мертвых, в роще их меньше, но в лесу совсем темно, нет и охраны. От связного узнаем, что пехота окопалась кругом рощи, 50-70 метров от землянок. Слышим окрик: "Стой, кто идет?! Пароль!". Связной ответил, и мы вошли в землянку. Комбат требует связь с полком. Быстро готовим рацию, и связь на ходу. А вот и Саша Баскаков, он чем-то страшно расстроен, что-то тихо доложил комбату, мы не поняли. Может погиб кто из связистов? Спросить его нет возможности –  полна землянка: комбат, начальник штаба, их адъютанты, связные, Саша, мы – трое радистов и дежурный охраны, второй – на выходе. Саша, замечательный человек, он командир линейной, телефонной связи. Мы приданы ему для получения питания, а командует нами комбат. Саша при возможности всегда с нами, и мы без начальства друг друга называем только по имени, что напоминало дружеские, гражданские отношения.

При первой возможности он рассказал нам о случившемся. В темноте как-то не заметил и прошел ход сообщения в рощу. По траншее спустился в лощину, но когда начался подъем, его охватило подозрение, почему большой разрыв между бойцами и охраной и нет погибших? Ракеты освещают так же с левой стороны в первой траншее, но уже позади. А где-то должен быть ход сообщения. Он решил пройти еще. А вот и охрана, два человека в ячейках по обе стороны траншеи. В темноте их едва заметно. Прошел еще, подъем увеличился, во вчерашнюю ночь со штабом такого не встречал. Решил вернуться спросить солдат, где здесь ход сообщения? Но только успел подойти к ним, как с обеих сторон в него вцепились сильные руки фашистов. Подробно, спокойно ему рассказывать трудно, голос дрожит, мы замираем в ожидании развязки. Сколько было сил, сам не зная почему, он закричал, а что бы вырваться, подернулся вниз и сделал молниеносный, поднимаясь, разворот. Один из гитлеровцев упал в сторону нашей траншеи. Вывернув руку от второго, с силой двинул его на первого, который послужил ему подножкой. Чтобы не прыгать через них и снова не попасть в их "лапы", он вымахнул из траншеи и с силой кинулся подле нее, но в темноте, не заметив поворота, сорвался снова в траншею. Пролетев по инерции, кувыркался по ее склону, когда фрицы вдогонку открыли бешеный огонь. Опомнившись, Саша вскочил на ноги, выхватив пистолет, кинулся бежать. Он замедлил бег, когда был уже далеко от места схватки. Да и свои могли пришибить, приняв за немца.

– Вот такая неожиданная история, – сказал он и горько улыбнулся, а мы облегченно вздохнули.
– А автомат? – спросил я, зная, что Саша постоянно носил его на шее. Он безразлично махнул рукой и сказал: "Не помню, сорвался где-то в траншее". По его мнению, когда, вырываясь, делал разворот, стволом автомата нечаянно, в голову или лицо, так подбил фрица, что тот не успел подняться другу на помощь, может, автоматом и спасся.
Да, не вырвись этот замечательный товарищ из рук фашистов, не миновать бы страшных пыток, голода, а затем, может быть, мучительной смерти. Днем Саша ушел в тыл, где-то там его связисты, может, комбат приказал тянуть провода связи. Но мы знаем, рация куда надежней. Провода постоянно рвут снаряды.

Появился заместитель командира полка по строевой части Литвинов – майор, давно у нас не был, а с ним двое связных. Мы его как-то пренебрегали. Появившись на передке, он не отходит от нас, требует прямых переговоров с полком. А переговоры его всегда заключаются в том, что бы вернуться в штаб полка, якобы для переговоров, которые нельзя вести по рации. А по правде – смыться с передка. Был он труслив, как и наш начальник штаба батальона.

Было тихо, если не считать коротких очередей немецких автоматов и наших винтовочных выстрелов. Сменившись с дежурства у рации, чтобы не толпиться с другими, я влез на верхние нары головой рядом к маленькому окну, с надеждой хоть чуток вздремнуть, когда спал, не помню. За окном, чуть в углу, обставленный досками выход. У противоположной стенки на одинарных нарах установлена радиостанция, в маленькое окно рядом выведена антенна.
Едва успел устроиться на лежанке в шинели, с рюкзаком под головой, в обнимку с карабином, как вдруг недалеко раздались сильные взрывы. Затем взрывы перешли в сплошной непрерывный гул, треск и гром рвущихся тяжелых снарядов. Не разорвавшийся снаряд, видимо болванка, как называли их, прошел между накатов, посыпалась земля, кто-то вытряхивает ее из-за ворота. У рации завалило окно, оторвало антенну, связь прекратилась. Сеня с Платовым – один разрывает окно, другой, что бы выбросить, надставляет антенну. Моя помощь могла только мешать им, я слежу за ними между снующими товарищами. Страшный взрыв, вспышка пламени, охватившая мне лицо. Не помню, как оказываюсь на полу, вскакиваю – дым, крик, стон. Завалило выход, в окно, у которого лежал, едва поступает свет. Паника, ничего не понять. На полу связной полка, с перебитыми выше колен ногами, они страшно раскинуты в разные стороны. Среди разрывов слышим дикий крик в отверстие заваленного окна: "Передовых нет, кто жив, уходите!". Майор Литвинов, выдернув пистолет, держа его над головой, истерически кричит: "Выходите охранять землянку!!". Но выход полностью завален. Кидаюсь к нему, руками отгребаю землю, вытягиваю доски, кто-то отбрасывает их от меня. Мешает сидящий в углу солдат, толкаю его ногой, кричу: "Отстранись!".

– Он мертв, – отвечает товарищ, принимавший от меня доски. Вытягиваюсь, уже лежа сваливаем подле стенки мертвое тело с лежащей на коленях головой, бедняга даже не смог свалиться. Снова разбираем выход, я один едва вмещаюсь в него на четвереньках. Нащупываю часового и его винтовку. Винтовку вытянул, но его вытянуть сил моих не хватает, теснота, не упрешься. С трудом, приспособившись, вдвоем за выправленные пуки вытягиваем часового в землянку. Появился просвет, кое-как разгребаю, разделываю его, что бы протиснуться хотя бы лежа. Выпячиваюсь, хватаю карабин, две гранаты, видимо приготовленные Стасенко, и снова в лаз. Карабин двигаю вперед, держа его рядом никак не пробраться. Высовываюсь из лаза, что здесь творится?! – какой-то кошмар. Лес валится во всех направлениях, отбитые выше середины деревья падают вершинами в низ, шум, треск, гром. Проскакиваю по полузаваленой траншее, падаю, ползу, от взрывов на меня сползают, валятся песчаные борта траншеи. Уползая от одного завала, встречаю на пути второй. На спину сыплются комья земли, град осколков. Поглядываю в направлении землянки, где же товарищ, помогавший разбирать выход? Выжидает затишья или его завалило в лазу? Не знаю куда деться, куда укрыться, может быть в тыл?

Нет, здесь штаб, друзья, радиостанция – это наше оружие. Может обратно в землянку? Нет! Только не это и не плен, моя задача охранять товарищей в землянке. Живой в руки не дамся: у меня карабин, гранаты, немецкий штык-кинжал, готов к любым неожиданностям. Только бы не ранение и не плен. Подползаю под толстый комель лиственницы, вырванной вместе с корнями, и затаиваюсь под ним. Жду конца артподготовки, знаю, за ней последует атака. Это закон войны, но кошмару нет конца. Откуда берут столько снарядов? Может, освобождают склад, чтобы их не отвозить? Черт их знает! Траншея в разных направлениях перекрыта лесом. Рощи по существу уже нет – только расщепленные комли, изодранные ниже осколками. Фашисты все бьют и бьют, и будет ли конец? Эта бойня кажется уже вечностью. Мстят, гады, за наше упорство. Неужели думают, что в этой роще может остаться хотя бы одно живое существо, не только солдат.

Артналет заканчивается так же неожиданно резко, как и начался. Вскакиваю, теперь слышу только трескотню пулеметов и разрывных пуль. Наскоро охлапываюсь, очищаю карабин, проверяю затвор, расправлю усики шплинтов у гранат, вешаю их рычажками на ремень, подтягиваю кинжал на перед, нет фляжки, где-то оторвал. Бог с ней! Кручу головой, вот– вот должны появиться, жду. По завалам леса не разбегутся, пока перелазят, не уйдут. Но смолкли и пулеметы. Тишина. Да, если кто-нибудь скажет, что был в аду, если такой есть, и остался жив, то я тоже только сейчас прихожу в себя. Осторожно просматривая завалы, приближаюсь к землянке, остался ли кто в ней живым? Только теперь вижу в стороне большое зенитное орудие, длинный ствол под завалом направлен в нашу сторону горизонтально, значит, оно может бить и по пехоте. Через обстрелянный лес теперь везде видны поля. Подбираюсь к землянке, она избита, завалена лесом, но накаты выдержали. Кричу: "Живые есть?".
– Есть, есть! – глухо, как из подземелья, отвечают мне. Разбираем верхнюю часть выхода с обеих сторон и, наконец, получается проем.
– Лень, жив? – слышу радостный голос Стасенко.
– Не знаю, – отвечаю ему. Я рад не меньше, что Сеня жив. Живым остался и Платов. Были ли кто еще убит в землянке, кроме двух связных и часового, не помню, может, не спросил товарищей. Рацию подали через проем она снова на мне. Пробираясь по траншее через завалы, Стасенко тихонько рассказал: "Начальник штаба, старший лейтенант, фамилии не помню, в панике, что придут немцы, с таким усердием втиснулся под нижние нары, что с трудом вытянули. Пожилой, толстый, унижать не надо – может, погиб, тоже воевал, пусть даже при штабе. Жаловался его связной или адъютант: пошли они в полк по открытой раскисшей после дождей пашне, а немцы заметили и открыли из пулемета огонь. Пули шлепают почти под ногами, а старший лейтенант упал, и его чуть ли не под пистолетом положил, и лежали в грязи, пока обстрел не прекратился. Да, говорят, у страха глаза велики.

Мы выбрались из завалов рощи, теперь днем видим и пробираемся по ходу сообщения снова через погибших. Сколько их тут? – траншея завалена ими. Огнеметчики, которым в баллоны попадали пули, видимо факелами сгорали – они черные, что угли. Не могло здесь быть и без раненых, куда их могли выносить? Некуда, роща-то была у них в полукольце. Думаю, что немцы добивали их при контратаках, а своих выносили. Они редко оставляли раненых, да и потери у них, как обороняющихся, были в десятки раз меньше. Не видно фашистов и в первой траншее – ушли.

Топкую траншею обошли стороной и не выстрела, а покажись бы тогда при заходе? Переходим лощину по знакомой траншейке, чистенького немца не узнать – весь в глине. Один глаз выдавлен на сторону, держится на каких-то жилках, второй затоптан. На завтра нас заменил какой-то другой батальон и без сопротивления пошел в наступление. А мы со своим батальоном, в котором не осталось и роты, пошли за ними, снова во втором эшелоне.
Осталась политая солдатской кровью роща. Какой высокой ценой оплачен и этот клочок нашей земли?!

 

Шумилово, 28 апреля 1988 г.

Источник: архив А.П. Коваля

 

Главная • Карта сайта