А.В. Балакшин Память 1. От Волоколамска [первый бой]

1. От Волоколамска [первый бой] 2. Наступление 3. В разведке 4. Санитары 5. В крепости 6. Фронт в огне 7. У Брянского леса 8. Поляк 9. Снайперы в обороне Мертищево 10. Связка немецкой разведки 11. Роща 12. Высота смерти 13. Противотанковый ров 14. Ранение

Центральный фронт, февраль 1943

21 февраля 1943 года наша 135-я стрелковая бригада (203 дивизия, 597 полк), прибывшая из Мальты из-под Иркутска, колоннами поротно, ушла от разрушенного г. Волоколамска к фронту. Преодолев километров тридцать без привалов, мы почувствовали сильную усталость, появились отстающие.
– Подтянись! Подтянись! – слышались команды, но...

1943

И вот мы на склоне, где-то там внизу, в лесу наша оборона, а немецкая за полем, на противоположной высоте, она у нас на виду. Стучат пулеметы, идет артперестрелка. Над передовой как орел, сложив шасси, безнаказанно кружит корректировщик (по-фронтовому – "костыль"). Через него фашисты знают о нашем приближении. Знают и о том, что под боком Москвы время их сочтено. Но эти хищники не теряют надежду удержаться здесь или своим упорным сопротивлением при отступлении обескровить нас, затем, накопив силы, перейти снова в наступление и вернуться обратно. Маршевым шагом идем к мыску леса, вытянувшемуся от передовой, с правой стороны дороги.

Резкий шум и страшный взрыв двух десятков снарядов, в двадцати метрах за нами потряс землю. Высоко взметнулись комья земли, прошуршали осколки, черный дым повис над дорогой. По команде: "Бегом!" – мы кинулись в рощу. Едва успели вбежать в нее, как попали под такой же налет. Затрещал, зашатался, повалился лес, как в сильную бурю. Паника, крик, стоны, никто не знал куда кинуться, где укрыться. Но налет не повторился. Раненых повели, понесли куда-то вправо на окраину леса. С десяток убитых товарищей остались на месте, а мы двинулись к передовой.

Командиры торопят, видимо время истекает, или спешат достичь траншеи, чтобы сохранить состав подразделений. Но не отошли мы и ста метров, как разразилась артиллерийская канонада. В начале с перерывами, а затем перешла в страшный непрерывный гул. Дрожала земля, гудело все: воздух, лес, снег. Гул пронизывал голову, и, казалось, все тело. Это была артподготовка по траншеям врага. Но и немцы отвечали таким же ураганным огнем по нашим позициям, захватывая и нас. Мы бредем по снегу, спешим. Снаряды рвутся сзади, спереди, с боков – кругом. Градом сыплются осколки, валится лес, сучья. От близких взрывов падаем в снег, хотя падать от них уже поздно.

Появились раненые, убитые. По цепи слышим команду: "Ложись!". Где-то должна быть траншея, но поднять головы не возможно. Едва начал стихать артобстрел, как справа, слева и перед нами, снова все загудело, загремело, зарычало...

"Что это?" – кричу соседу.
– Наши танки – отвечает он.
– Хорошо, что наши, – думаю я. Слышим, танки быстро удаляются, а среди их грома и шума послышались звуки: а-а-а ... Мы поняли, что под прикрытием танков наша пехота пошла в атаку на прорыв обороны. А ждали нас для помощи и наступления.
Слышим команду – "Вперед!". Вскакиваем, бредем, спешим, но с винтовкой и полной выкладкой снаряжения скорости нет. Наконец-то появились просветы, а затем оборона – это лесной невысокий завал в виде загороди. Со стороны противника он завален снегом, а с нашей – тридцатисантиметровая траншейка. Даже не верится, но это наша долговременная оборона с 1941 года – упади снаряд с нашей стороны, не миновать жертв. Какая беспечность!

Подбегаем, падаем в "траншею", скидываем вещмешки, вскакиваем к завалу – каждому интересно, что там творится? Вечер, темнеет, но еще видно. Нейтралка черная, вспахана, изрыта снарядами, снег перемешан с землею и, конечно, с телами погибших. На ней несколько танков, некоторые дымят. Два танка стоят около немецкой траншеи и один за ней, всего одиннадцать.
Где теперь наши танкисты, что с ними? Заслоняя пехоту, ведя огонь по врагу, эти герои основной удар артиллерии брали на себя. Остался ли кто-нибудь из них живым? Вот где она, настоящая мясорубка!

А бой продолжается у немецкой траншеи, где совсем реденькая цепочка нашей пехоты. Сплошная винтовочная, автоматная, беспорядочная пулеметная трескотня. Снаряды бьют в основном по нашей обороне. Наши если ведут огонь, то по тылам противника, по траншее нельзя – там идет смертельная схватка. Может быть, короткую артподготовку вели только танки? А сейчас их нет. Свистят рои пуль, костлявая рука смерти, трассирующими очередями прощупывает нашу оборону. Боятся гады нашей помощи, а как бы она была, кстати, сейчас, но приказа нет!

Загорелась ракетами вражеская оборона. Метрах в тридцати от нас, саперы разобрали завал обороны, устроили проход, и двинулся по нему поток раненых. Способные идти с забинтованными руками, ногами, головами, некоторые, опираясь на винтовки, шли сами. Остальных вели в одиночку, попарно, несли на носилках, шинелях, плащ-палатках, волокли в санлодках. Сколько их было – покалеченных? Много! Очень много! Где же были эти раненые товарищи, где спасались? Лежали, где подбило? В воронках от снарядов, или в каком-то большом, заранее приготовленном укрытии? Куда сносили их санитары? Для меня и сейчас остается загадкой. А сколько убитых? Очень много!

Поток раненых закончился за полночь. Прошлую ночь не спали, выгружали из эшелона в Волоколамске продукты и снаряжение, чтобы поезд мог уйти под покровом темноты. Под Москвой два раза отцепляли нас из-за вражеских самолетов, тоже было не до сна. Хотелось бы вздремнуть, но как, где, на холоду, на мерзлой земле и снегу?!
Изредка, но по-прежнему рвутся снаряды, вздрагивает земля, мелькают, свистят, проносятся цепи трассирующих пуль.

Как вынесли раненых, на нейтралке левее и ближе к немецкой траншее, послышался леденящий душу крик о помощи: "Товарищи, помогите, спасите, вынесите, ой, ой, ой... Братцы, спасите, не оставьте друга в беде, не могу передвигаться, ой, ой, ой. Братцы, дорогие мои, что же вы, не бойцы Красной армии? Выручайте друга, ой, ой» ой. И так, эта нудная мольба, продолжалась без конца.

Не выдержала моя, как я знаю, жалостливая душа. Обращаюсь к соседям – двум пожилым бойцам: "Давайте, друзья, вынесем товарища, иначе немцы пришьют, сколько же ему мучаться? Может, ждал санитаров, а они пропустили, или был контужен, без сознания, а затем очнулся, мало ли что может быть? Вон сколько вынесли раненых и мы вынесем". Получил я отказ и с выговором: "Не нашей он роты, на это у них санитары есть. Добровольно под пули лезть? Герой нашелся! Да и без приказа командира". "А, звери!" – подумал я. Правда, только, что без разрешения командира. Подался в наклонку, нашел командира отделения, с ним, думаю, и вынесем. Да где там! "Отставить! Отставить! – завел он – для этого старшие командиры есть, тоже слышат, не глухие". Нашел я Петю по кличке "Волгарь", надежный, энергичный парень, хорошо знакомый мне по учебке. Он и объяснить не дал: "Знаю, говорит, слышу, душа не на месте, пойдем"! Нашли командира взвода, чтобы получить разрешение, объяснили. У того даже глаза под лоб округлились. "Как, куда?! Кто вам разрешит?! Отставить! Для этого санитары и разведка есть" Не стали мы ждать развязки для разговора и вернулись.
– Тумак! – сказал Петя, – за раненым посылать разведку.
– Это еще тот подлец, изверг, цепной пес, – поддержал я.

Это был тот Коровин, который в Мальте со старшиной Мочаловым из Иркутска, пропивали теплую одежду рядовых, присланную родными, И это зимой, когда мы ходили в своей потрепанной осенней одежде, рваной обуви, некоторые без рукавиц. Причем полуголодные, на тыловом пайке. Под предлогом того, что в армии гражданское носить не положено, при подъеме оба следили, чтобы никто не одел чего-то своего. Затем Коровин выгонял нас после завтрака на занятия, а старшина, обшарив вещевые мешки, забирал одежду. Вя́занки, свитера, шарфы, шерстяные носки, теплые рубашки, он увозил, как было известно, к жене в Иркутск. Та продавала ее, а Мочалов, набрав водки, возвращался. В каптерке начинался разгул: пьянка, песни, крик, мат и придирки к каждому рядовому. Попробуй что-нибудь скажи! За предупреждение о том, что на "передке" это вам припомнят, фронтовик из выздоравливающих отсидел десять суток гауптвахты в холодной сырой землянке. Меня с другом, запутавшихся в толкучке из землянки-столовой, за опоздание на построение всего на несколько секунд, пьяный Коровин» бывший помкомвзвода, гонял по морозу часа два в своей осенней одежде, пока мы не потеряли чувства рук и ног. А сам Коровин был одет в фуфайку с шинелью, ватные брюки, валенки и шубенки (меховые рукавицы). От бессилья отомстить и нервного потрясения, я тогда забрался за бочку умывальника, оттирая руки и ноги, рыдал, как ребенок! И это в те годы, когда выбить из меня слезу, казалось, невозможным. Многие тогда пострадали от этих бандюг! Такое не забывается! Не буду скрывать, были они не трусы, воевали как все, но, чувствуя презрение рядовых, держались вместе. Так одной миной и были убиты. Жаль, это сделал не я. Только один из товарищей подполз к ним, что бы снять с Коровина часы, оказавшиеся на виду. Возможно, Мочалов был командиром взвода, а Коровин – замом, не знаю. Тогда из крутой лощины, мы сосредоточились в реденьких кустах для атаки, а немцы заметили и открыли минометный огонь. Одна из мин и была для них роковой. Мы были рядом с ними, но уцелели. Память моя отчетливо сберегла тот момент, как нашу расплату с ними за их преступления.

Не помню, когда окончилась на нейтралке мольба о помощи, но помню о другом: пристреляли фашисты на рассвете нашу оборону из шестиствольного миномета и стали бить по нам методично. По-фронтовому миномет называли "скрипач". Тяжелые его мины обладали большой убойной силой. Как проскрипит виу-виу, мгновенно жди взрывов. Мы голодны, что волки. Ждем хотя бы хлеба или чая. Есть НЗ (неприкосновенный запас), но трогать его без особого разрешения, строго запрещено. И вдруг по дороге, куда уводили раненых, выезжает кухня. Хватились мы за вещевые мешки достать котелки. Но едва кухня успела остановиться, как проскрипел "скрипач". Убило коня, ездового, который, видимо, и был поваром, разворотили кухню. Снаряд упал между конем и кухней, на которой сидел ездовой. Какая точность, хотя и случайная!
Подниматься, а тем более переходить подле траншеи, было не безопасно, но по цепочке нам стало известно о том, кухня была не нашей, а той чуть ли не гвардейской военной части, что вчера ушла на прорыв. Их атака была отбита с очень большими потерями. Еще и о том, что за кричащем о помощи ушли два разведчика и не вернулись.
– Как не вернулись?! – возмутился я.
Об этом рассказали те же соседи, на которых во мне еще таилось презрение. Кричащим был не раненый, а подсадной русский предатель. Около него в воронках скрывалась немецкая разведка, она-то и захватила наших ребят. Так что тебе, друг, видно было, хотели сказать "герой", здорово повезло, А то теперь фашисты развязывали бы твой язык. Да! Они были правы. А вместе со мною пострадал бы и Петя.
Если не ошибаюсь, победа в войне достигается не только оружием. Она построена на лжи, хитрости и обмане. Только на военном языке это именуется как стратегия и тактика.

Рассвело, стихла перестрелка. Началось осторожное внаклонку движение, так как наш завал просматривался. Поднесли патроны, противогазы, гранаты, каски и фляжки. Их сразу раздали, но тяжелые стеклянные фляжки многие сломали или выбросили – куда их зимою? Принесли сухари, раздали по отделениям. Началось их распределение между бойцами. По счету не поделишь – измятые. На помощь пришли бывшие фронтовики, они-то знали, как это делать. В присутствии всех, с большой точностью, до крошек, их разложили по кучкам на число солдат. Один из товарищей встал, отвернулся, второй, указывая на любую норму, спрашивал: "Кому?!". Первый называл фамилию или кличку любого, и тот забирал свою пайку.
В термосах принесли чай, по полкотелка на "брата". Раздали по листочку американской баночной колбаски, и началась "заправка"! Да, а! Знает ли кто кроме фронтовика цену горячему чаю, чтобы отогреть задубевшую, промерзшую насквозь, на снегу душу. Мы подкрепились, приободрились» но разговоры и особенно шутки не клеились. Зная, что скоро его ожидает, каждый ушел в себя.

При комплектации отделения к нам попал мой земляк из нашего района, бывший директор Ербогаченской школы Антипин М.И. Мы были очень рады. Он был намного старше меня, но это не помешало решить в атаку идти на пару, так веселей и смелей, чем в одиночку. Большинство из нас люди надежные – сибиряки.
К предстоящей схватке каждый готовил себя по-своему, гранаты укладывали по карманам, кто с противогазами в сумки и даже приспосабливали за ремни. Часть обойм клали тоже в карманы, совали за пазухи, подсумки и так полны. Из касок, чтобы сидели надежно, прочно, по совету фронтовиков, вырывали амортизирующие подушечки и тогда подгоняли тесемки-подбородники.

День прошел быстро. И вот, к вечеру 22 февраля, в день моего рождения, по цепочке получаем приказ – "Приготовиться!". Танков для нас нет, артподготовки тоже. Снаряды кончились вчера или артиллерии вообще не было? Получаем команду "Вперед!". Перемахнули через завал, и из нас оказалась живая, густая цепь людей, которая без крика "Ура!" двинулась на нейтральное поле. Как только мы были замечены немцами, они открыли по нам шквальный пулеметный и артиллерийский огонь. Снова задрожала земля, загудел воздух. Цепь дрогнула и двинулась быстрее. Градом посыпались осколки и комья мерзлой земли. Вся нейтралка покрылась клубами черных вспышек, потемнел свет в пороховом дыму. В этом кошмаре уже никто не замечал несчастных раненых и погибающих ими и так усеяно все поле. Падая от взрывов, каждый стремился для перебежки наметить какую-то лунку, ими изрыто все поле. Чтобы поддерживать цепь, задержки наступающих по времени могли исчисляться только секундами – для падения и подъема.

Бежим с Антипиным, падаем и снова бежим. Видим впереди в большой лунке головы двух бойцов, – это вчерашние, – к ним, подсказывает мысль. Вот уже 4-5 метров, но на месте лунки страшный взрыв, чуть ли не прямым попаданием. Падаем, вскакиваем, один из ребят, заваленный до подпазух, дико раскрыв глаза, рот, хватаясь широко раскинутыми руками за землю, видимо что-то кричит. Падаем за него в воронку и чуть не натыкаемся в оторванную в бедре, выброшенную на бруствер еще живую ногу, мясо ее шевелится, дергается. Мы, захлебнувшись пороховым газом, кидаемся к следующей лунке.

Выбираемся из-под артогня, не далеко фашисты. Поредела цепь. Слышим рой пуль, трескотню пулеметов и автоматов. Вблизи траншеи танк, задняя его часть завалена трупами, туда! Но среди покойных показывается лейтенант, он резко машет сверху вниз, что-то кричит,, видимо приказывает ложится, и ползти по-пластунски. Падаем, подползаем. Сколько их тут набито?! Жуть! Ближе танка лежит не полный прирассыпанный куль сухарей. Рядом, чуть не в горловине сваленного ведра каши, с ложкой в руке, с раной в голове, лежит убитый боец. Каждый погибший у танка надеялся, как и мы, сделать последний рывок до траншеи, но не успевал. Их целая горка, в полном смысле этого честного слова, до полтанка, большинство с пробитыми головами. Видно строчили по ним с обеих сторон, вплотную.

С ходу, кидая гранаты, мы врываемся в траншею врага. На нашем участке только несколько убитых фашистов, живых нет! Левее и правее трескотня – идет смертельная схватка. Видимо там их скопление для отступления.
Команда "Вперед!" и мы кидаемся из траншеи дальше. Но на флангах наступающих нет. "Ложись!" и мы кидаемся по воронкам. До поздней ночи слева и справа шла перестрелка. Только мы "счастливчики", хотя из взвода не осталось и половины. Прошла и эта тревожная, бессонная ночь, на холоде, на мерзлой земле в воронках. Как стало известно после, в некоторых местах траншеи, заминировав к себе подходы, немцы оставались между нашими подразделениями. Но под утро, под покровом темноты, покинули траншею. Оборона прорвана! Но какой ценой?

Немцы в полный рост ходят в траншеях, а мы на открытой местности. У них автоматы и пулеметы, у нас одни винтовки, на ходу огня не откроешь. Чтобы схватиться с ними, нужно было преодолеть 300 метров, если не больше. На этом расстоянии из простой винтовки можно сразить десяток целей, на тридцати метрах – только одну. Значит каждые 100 немцев из винтовок, не рискуя собою, могут подбить 1000 наших бойцов. А если из артиллерии, пулеметов, автоматов? Какое неравенство? Будь хотя бы половина у нас автоматов, чтобы прижать фашистов перед броском для схватки или во время броска, на сколько уменьшились бы потери?

Доктор исторических наук В. Дашичев пишет: "Если мы выстояли в войну и победили, то только благодаря колоссальным жертвам и героизму нашего народа!". ("Известия" № 104,1988 г.)

Да! Это истинная правда!

Шумилово, 1988 г.

Источник: архив А.П. Коваля

 

Главная • Карта сайта